Карл Май - Моя жизнь и стремление. Автобиография

Никто никогда не обучал меня, как вести себя в таких взрослых обществах, чтобы общаться даже с ректором или пастором, тоже иногда там бывающих. По крайней мере, эти господа должны были сознавать, что сам я был тихим, но очень внимательным слушателем о вещах и обстоятельствах в разрешенных и совершенно чистых сферах развлечений, торжественно открытых мне, от чего я терял десятки лет.

Я не развился рано, в том смысле, в каком это слово используется для обозначения сексуальных вопросов. И я никогда не слышал ничего такого. Но было все гораздо хуже: меня вытащили из детства и потащили на тяжелый, нечистый путь, по которому следовало бы идти самостоятельно своими ногами, а я чувствовал себя так, словно шел по битому стеклу.

Но как же хорошо я себя чувствовал, когда возвращался к бабушке – с ней я мог убегать в мое дорогое, родное сказочное королевство!

Конечно, я был слишком юн для того, чтобы видеть, что это Царство выросло из самой истинной, самой подлинной реальности.

Хотя для меня у него не было опоры: оно было текучим, зыбким.

Лишь позже, когда я уже и сам подошел к пониманию, оно смогло предложить мне столь необходимую поддержку.

Затем настал день, когда мне открылся мир, который с тех пор не отпускал меня. Появился театр. Самый обыкновенный, бедный кукольный театр, но все-таки театр. Это было в доме мастера-ткача. Первое место за три гроша, второе место за два гроша, третье место за один грош, детям в полцены.

Я получил разрешение пойти с бабушкой.

Это стоило нам обоим пятнадцать пфеннигов.

Было объявлено: «Müllerröschen (Мельничная роза или битва под Йеной»).

Мои глаза горели: я светился изнутри – куклы, куклы, куклы!

И они жили для меня. Они говорили. Они любили и ненавидели. Они страдали. Они принимали великие и смелые решения. Они жертвовали собой за Короля и Отечество.

Так говорил кантор, а я восхищался им в то время!

Мое сердце возрадовалось.

Когда мы вернулись домой, бабушка объяснила мне, как передвигают кукол.

«На деревянном кресте», – пояснила она мне:

«От этого деревянного креста спускаются нити, прикрепленные к конечностям кукол. Они начнут двигаться, как только переместишь крест вверху».

«Но они говорят!» – ответил я.

«Нет, вместо них говорит человек, держащий крест. Это как в реальной жизни».

«Что ты имеешь в виду?»

«Ты еще этого не понимаешь, но поймешь».

Я не знал покоя, пока нас снова не отпустили. Спектакль назывался «Доктор Фауст, или Бог, человек и дьявол».

Вряд ли окажется удачной попытка выразить словами впечатление, произведенное на меня этой пьесой. Это не был «Фауст» Гёте, но «Фауст» из старинной народной пьесы, не драма, в которой была собрана вся философия великого поэта или что-либо еще, но это был крик, который прозвучал в Небеса прямо из самых глубин мира, из души народа об Искуплении, избавлении от агонии и страха земной жизни.

Я услышал, почувствовал этот крик и закричал, вторя ему, хотя был просто бедным, невежественным мальчиком, которому в то время едва ли исполнилось девять лет.

Фауст Гете ничего не мог бы сказать мне, ребенку. Откровенно говоря, он даже сегодня не говорит мне то, что вероятно, хотел бы и должен был бы сказать человечеству.

А вот эти куклы говорили громко или почти громко, и то, что они говорили, было большим, бесконечно огромным, потому что это было так просто, так бесконечно просто: дьявол, который может вернуться к Богу только тогда, когда он приведет с собой людей!

И нити, эти нити; и все поднимаются в середину Неба! И все, все, что там движется, зависит от креста, от боли, от мучений, от земных страданий.

То, что не находится на этом кресте, лишнее, неподвижно, мертво для Неба!

Правда, эти последние мысли тогда не приходили мне в голову долгое время, но бабушка говорила так, разве не так отчетливо, и то, что я не видел прямым зрением, я начал прозревать.

Как и прихожанам, мне приходилось посещать церковь дважды по воскресеньям и в праздничные дни, и я был счастлив этому. Я не могу вспомнить, чтобы когда-либо пропустил одну из этих служб.

Но я достаточно искренен, чтобы сказать, что, несмотря на все наставления, которые находил там, я никогда не получал такого неописуемо глубокого впечатления от церкви, как от кукольного театра. С того вечера и до наших дней театр представлялся мне местом, через чьи ворота не должно проникать ничто нечистое, искаженное или нечестивое.

Когда я спросил кантора, придумавшего и написавшего эту пьесу, он ответил, что она не об одном человеке, а о душе всего человечества, и что великий, знаменитый немецкий поэт Вольфганг Гете создал прекрасное произведение искусства, но оно написано не для кукол, а для живых людей.

Я быстро произнес:

«Господин Кантор, я тоже хочу стать таким великим поэтом не для кукол, а писать только для живых людей! Как мне это начать?»

Тогда он посмотрел на меня долгим взглядом и с почти жалостливой улыбкой ответил:

«Начни, как хочешь, мой мальчик, ведь в основном это будут куклы, которым ты найдешь свое применение, и твое Существование будет принесено в жертву».

Конечно, я осознал это решение значительно позже, но эти два вечера, несомненно, оказали решающее влияние на мою маленькую душу.

Бог, человек и дьявол стали, да и всегда были моими любимыми темами, а мысль о том, что большинство людей – это просто куклы, которые не двигаются сами по себе, но движимы, лежит в основе всего, что я делаю.

Держит ли Бог, дьявол или человек, Царь Духа или князь оружия, крест с нитями в своих руках, чтобы влиять на людей, ничто никогда не происходит так уж скоро, но всегда последствия открываются значительно позже.

Через некоторое время я узнал и произведения, написанные уже не душой народа, а поэтами для театра, и тогда я снова вернулся к своему барабану.

Группа актеров на время поселилась в Эрнсттале. Теперь это был не кукольный театр, а настоящий театр. Цены были более чем умеренные: первое место 50 пфеннигов, второе место 25 пфеннигов, третье место 15 пфеннигов и четвертое место 10 пфеннигов, правда, только стоя.

Но, несмотря на эту дешевизну, более половины мест каждый день все-таки оставались пустыми. «Артисты» попали в долги. Режиссер впал в ужас. Он уже не мог платить за аренду помещения. И тогда ему явился спаситель, и этим спасителем стал я.

Однажды во время прогулки он встретил моего отца и пожаловался ему на свои беды. Оба посовещались. В результате отец скоро пришел домой и сказал мне:

«Карл, бери свой барабан; мы должны их поддержать!»

«Как?» – спросил я.

«Ты должен трижды побарабанить Прециозе и всем ее цыганам на сцене».

«Кто такая Прециоза?»

«Молодая красивая цыганка, которая на самом деле дочь графа. Ее ограбили цыгане. Теперь она возвращается и находит своих родителей. Ты барабанщик и получишь блестящие пуговицы и шляпу с белым пером. Это привлечет зрителей».