Александр Радковский - Стихи. Воспоминания об Арсении Тарковском, Марке Рихтермане

Сказ о блудном сыне
У меня готов…
Знаю вкус полыни.
Знаю горечь слов.

Камень у распутья.
Свечечка в груди.
Хрусткие, как прутья,
Мёрзлые дожди.

Всё как в прототипе.
Голову задрав,
Я шагаю в хрипе
Ветра, звёзд и трав.

Тот же мир, библейский,
Мне себя открыл.
Только строже плески
Серафимьих крыл.

Только ветки гнутся,
Хлещут по лицу.
Только не вернуться
К отчему крыльцу.

– Сделай, хоть что-нибудь сделай!
Время исчезло совсем.
Город за рощицей белой,
знать бы – Содом? Вифлеем?

Старенький ангел смеётся.
Юный грустит и грустит.
Память со мной расстаётся.
Вечность костями хрустит.

Больше с вселенною целой
неощутимо родство.
– Сделай, хоть что-нибудь сделай! —
молит, но – кто? и – кого ?

Навеки это:
горит звезда —
комочек света
в кусочке льда.

Мерцает плошка
сквозь березняк —
огня немножко,
чуть-чуть, пустяк.

Светлее малость.
Теплее чуть.
Но чутче жалость.
Но чётче суть.

Душа без плоти.
Наш ад, наш рай.
На повороте
звенит трамвай.

Свет бескорыстья —
с бессмертьем связь.
Сухие листья
вминаем в грязь.

В свой мир минутный
сейчас уйдём.
В свой бесприютный
вернёмся дом.

И станем снова
тщете служить.
Калечить слово.
Бояться жить.

А где-то, где-то
горит звезда —
комочек света
в кусочке льда.

Но, Господи, как больно, когда земля под снегом,
Особенно сегодня, когда октябрь – в начале…
Что делать в старом парке, что был для нас ночлегом,
Где шелестом деревья нас тихо привечали?

Что делать нам в сугробах у круга танцплощадки,
Где чисто пела скрипка халтурного оркестра,
Где, палочкой отбросив со лба седые прядки,
Не в такт махал руками пьянёхонький маэстро?

Что делать нам с тобою среди небесной пыли,
Что разъедает веки морозной жгучей солью?
Что делать в старом парке, где мы с тобой бродили
До самого рассвета, оставленные болью?

Что делать в старом парке на льду у водокачки,
Где спят в снегу деревья, вдохнувши хлороформа?
Что делать нам с тобою в местах смертельной спячки,
В местах, где даже птица себе не сыщет корма?

Знать, пугало меня неспроста,
что не станет ни звука, ни слова?
Глухота… Глухота… Глухота…
Демонстрация фильма немого.

Словно там, между туч, наверху,
крутят кинопроектора ручку.
Отряхая песок и труху,
тополя побрели на толкучку.

Через голое поле пешком
к белоствольной толпе на пригорке —
там торгуют последним снежком
и кричат, как безумные, скворки.

Я не знаю, какая цена
нынче капле живительной влаги.
Я не слышу говоруна,
что неистовствует в овраге.

Я земные созвучья забыл.
Я забыл шелестение слова.
И душа, выбиваясь из сил,
сбросить ношу земную готова.

Грозный гул запредельных высот —
это всё, что душе остаётся…
Старый фильм за больницей идёт,
и не страшно, что плёнка порвётся.

Да, душе немного надо —
только свет и два крыла,
только бы небес прохлада
сквозь неё к земле текла,
только б выше, выше, выше
устремляться в синеву,
отлетев от серой крыши,
под которою живу,
только б видеть, только б видеть
речку, холм, каштаны, дым —
всё, что я успел обидеть
безразличием своим,
всё, что часто обижало
жалким безразличьем нас,
только б ярко освещало
солнце землю в этот час,
только б чаще, чаще, чаще
я махать крылами мог,
чувствуя в ноздрях горчащий,
едкий, слабенький дымок…

Я боюсь возвращения слова,
что послал, словно голубя, сам
в те края, где ещё без покрова
бродят души по чистым лесам.

Там – предчувствие жизни огромной,
для которой явились на свет.
Там нет ужаса бомбы ато́мной,
ни корысти, ни зависти нет.

Там блажные желания живы —
успокоить, утешить, сберечь.
Там стоят неплакучие ивы
и струят серебристую речь.

Там, на небе младенческом, с краю
и моя загорелась звезда.
Я там был, я там был – знаю, знаю!
Но не знаю, не знаю – когда.

Слово – память – блаженная птица!
Что там видит она, Боже мой?
С горсткой пепла она возвратится
или с веточкой ивы живой?

Для чего я вернулся на землю,
где ни слова никто не простит?
Для чего я вернулся на землю,
где кротчайший из кротких распят?

Опустевшее, тихое время над осеннею рощей скользит…
Одинокие мокрые звёзды на сухих паутинках висят…

Запотевшие жёлтые листья по реке осторожно плывут.
Облетевшая белая роща веткой гладит прибрежный
гранит.

Для чего, для чего, для чего же я вернулся и сызнова тут,
На земле, на земле той же самой,
где бывал не однажды убит?

Зная точно, что всё повторится, для чего я вернулся сюда?
Разве что-нибудь здесь изменилось
и чего-то из прошлого нет?

Снова так… снова так… снова так же!..
пахнет прелью и снегом вода…
Снова тот… снова тот… снова тот же!..
мягкий, слабый берёзовый свет…

Снова всё, что и прежде бывало
в сентябре, октябре, ноябре
Чистой ночью, когда до рассвета
звук смертельный из жизни изъят…

Снова жёлтый листок виновато
прошуршал по шершавой коре,
И меж веток поставили блюдце
с молоком для небесных зверят…

Вы мне вспоминаетесь… (В горле ком.)
Вы пришли из дальнего далека.
Вы тогда казались мне стариком.
Хоть тогда Вам не было сорока.

В глине жаркоогненной башмаки.
Курточка кургузая на плечах.
Крупные корявые две руки.
А глаза… (Вот память-то… память – швах!)

Я в овражке козочку чью-то пас.
Вы присели рядышком на пенёк.
Вижу, вижу явственно, как сейчас,
Солнышком расплавленный бел-денёк.