Александр Радковский - Стихи. Воспоминания об Арсении Тарковском, Марке Рихтермане

За стеной – метелей дебри, на земле – метанье стужи.
Расшалился напоследок високосный грозный год.
Не поймёшь, не разберёшься, что внутри, а что снаружи:
Жжёт, колотит, леденеет; леденеет, ноет, жжёт.

Перепуталось, смешалось, померещилось спросонок…
Померещилось… смешалось… Так о чём я бишь, о чём?
Доктор Леночка… Да нет же – кареглазый оленёнок
Бьёт копытцем о пригорок над дымящимся ручьём.

Кареглазый оленёнок – брызжет снег из-под копытца.
(Доктор Леночка легонько прядь отбросила со лба.)
Оленёночек, и мне бы из того ручья напиться.
Оленёночек, и мне бы… Только, видно, не судьба.

Думалось впервые о тепле,
О собаках, о судьбе, о маме.
Готика графитных тополей
Высилась над белыми снегами.

Догорал в канаве палый лист.
Полыхал в железной бочке дёготь.
И играл всё тише пианист,
Не пытаясь никого растрогать.

Мальчик музкоманды полковой,
Пасынок удачи и успеха,
Поникал обритой головой,
Ослеплённый безразличьем снега.

Как он рвался, как стремился в мир,
В мир, звучавший словно день апреля,
Только мир его одел в мундир,
А не в плащ летучий менестреля.

Долгом заменил ему судьбу,
Усмехнулся над желаньем малым,
Сунул в руки мятую трубу,
Обучил безжалостным сигналам.

Разве шелест трав и птичий гам
Тоже служит веку на потребу?..
…Поднимались звуки к чердакам,
А оттуда – к облакам и к небу.

Ветвисторогий жук,
одетый в панцирь медный,
На световое белое пятно ступил
И поднял кверху лапки, приветствуя меня.
Я рассердился: что за чертовщина
И с коих пор мельчайшим из зверьков
Даны права на царственную важность,
На величавость жестов и движений?
Какая наглость… Я к земле нагнулся
И руку протянул – и вмиг одним щелчком
Свалил жука на выгнутую спину
И прочь пошёл…
Кончался летний день.
Я искупался в речке за плотиной.
Прибрёл домой. Намазал мёдом хлеб
И съел его, с блаженством запивая
Топлёным молоком. Потом —
Собрался спать. Но только
Закрыл глаза, как слышу надо мной
Дрожащий шёпот:
«Ты кого обидел?
Зачем обидел?»
Ни души кругом…
В пыли дорожной звёзды слабо тлеют,
И яблоня склонилась над окном.
Склонилась яблоня. И вот она
Шептала. Ночная осторожная листва
Дрожащий шелест обращала в слово.
Всю ночь, всю ночь июльскую я слушал
Печальную историю жука,
Его любви к весёленькой былинке,
Раздавленной подошвой сапога.
Так вот с тех пор, когда она погибла,
Жук-рыцарь бедный бросил все дела
И поселился в глубине оврага,
В норе сырой. На глиняной стене
Мерцает светлячок, как кроткая лампадка,
И жук стоит все ночи на коленях
И плачет горько…
Яблоня шептала…
………………………………………………….

Зачем, зачем в украинской ночи
Давным-давно со мной случилось это?
Какая мука – мука Богом быть.
Как он, дыханьем прикоснувшись к глине,
Одушевил её и сделал человеком,
Так я, коснувшись вымыслом своим
Пичуги, камня, стебелька травы,
Вдруг вижу жизнь, сокрытую для глаза.
И так живу, всё чаще мучим тем,
Чего на свете нет, а может,
И не было…

Григорианских песнопений
Никто земле не возвратит.
Полынью поросли ступени,
И храм заброшенным стоит.

Не звякнут рыцарские шпоры,
Не станет взор молитвой чист.
Не выйдет из своей каморы
Причастный небу органист.

О, ночи угольная глыба,
В тебя вмурован человек!
И задыхается, как рыба,
Орган, попавший в мелкий век.

Город в гипсовой маске снегов.
О Петрополь, Петрополь, Петрополь!

Только в памяти – шорох шагов,
С тонкой веткой протянутой тополь
(Он стоит, словно нищий старик
В зоопарке, и смотрит на клетки).
Попугая простуженный крик,
Дождик злобный, игольчатый, редкий…
О, как стать я хотел стариком,
Тем, постигнувшим жизни изнанку,
Обвязать горло пёстрым платком,
На плечо посадить обезьянку,
И пойти, и пойти, и пойти
По гогочущим мрачным базарам,
Кузовочек судьбы понести,
Где листочки с ответником старым.

Подойдёт – посмотрю с хитрецой.
Обезьянка протянет конвертик.
– Да, товарищ, и этот – пустой.
Он отходит, смеётся, не верит.

Так мерещилась мне ерунда,
Как предвестница встречи горчайшей.
В ржавых трубах хрипела вода.
Дождь хлестал откровеннее, чаще.
И терялся в нём шорох шагов.
И тускнела октябрьская краска.

Город в гипсовой маске снегов.
Город бел, как посмертная маска.

Когда же выкрикнешь: «За что?» —
И зарыдаешь покаянно?..

Скорбя на каменном плато,
Завет читает обезьяна.

Молитву шепчет березняк.

Псалмы разучивают птицы.

Зачем же для тебя иссяк
Свет, омывающий глазницы?

Всплывает из глубин плотва,
Молчит ручей, притихли звери,
Когда ты говоришь слова
О братстве, о судьбе, о вере.

Вселенную объемлет тишь —
Языческая, гробовая…
А ты о Боге говоришь,
Смяв сигаретку и зевая.

Потом садишься на пенёк,
Смежаешь светлые ресницы:
Всё ближе красный уголёк,
Всё ближе клюв железной птицы.

Внезапно налетевший сон
О небе, что гудит набатом,
О мире, что со всех сторон
Объят клокочущим закатом.

Сейчас ты сам сгоришь, сейчас
Застонешь в пламени трескучем…
Зачем же умерли для нас
Те истины, которым учим?

В окне – каштанов охра,
А на окне – свеча.
Больничная каморка
Свела нас невзначай.

Потрёпанная книга.
Затёртая строка.
Засохшая гвоздика
В петлице сюртука.

Со старого портрета
Из сумрачных времён
Безумный взгляд поэта
В каморку устремлён.

Гремуче осыпает
Листву полночный сад.
Здоровый засыпает,
Болящие не спят.

Болящим сиротливо,
Ничем нельзя помочь.
Как будто снег с обрыва,
Покой сползает прочь.