Борис Шагаев - О театре и не только

Когда мама рассказывала про актеров, режиссеров, художников калмыцкого театра, в моем воображении они были другими.

Элиста, 1957 год.

В 1957 году, когда я приехал в Элисту, первая встретилась Улан Барбаевна Лиджиева. Это произошло возле нынешней прокуратуры, на улице Люксембург. Навстречу нам шла женщина, и вдруг мама и та женщина вскрикнули обе.

– Аня, ты жива?!

– Улан Барбаевна, ты тоже жива?!

Они обнялись и всплакнули. Улан Барбаевна спросила: «Это твой сын? Какой большой! Молодец! Школу окончил?» Мама с радостью:

– Закончил. Из Сибири один приехал.

Мама приехала в Элисту раньше, я сдавал экзамены. Мама рвалась на Родину, и я ее не держал.

– Это Улан Барбаевна, Боря. Я про нее тебе рассказывала.

Улан Барбаевна вынула из кармана какую-то деньгу и стала совать мне в руку. Я вообще сконфузился. Про обычаи калмыков не знал. Да и сейчас, многого не знаю. А жаль.

Передо мной стояла простая женщина, не очень хорошо одетая. Мое нарисованное воображение об актрисе сразу улетучилось. Передо мной стояла женщина, как и мама, невысокого роста, а рядом все это время канючил мальчик лет пяти-шести. «Мама, пойдем! Мама, ну пойдем!», – тянул он мать за руку. «Какой капризный мальчик!», – подумал я. Мы в Сибири не были такими. Всё принимали стойко, терпеливо, молча. Обстоятельства были не те, да гордость азиата не позволяла. А Улан Барбаевна спокойно просила сына не капризничать. Это был сын Улан Барбаевны, Арслан. Через 15 лет, когда Арслан работал на телевидении, мы стали друзьями. Бажа, – так звали Арслана на телевидении, да и в театре. Говорили, что в чем-то похож на меня. Нас иногда путали. Однажды в театре молодая актриса спросила у Арслана:

– Борис Андреевич, извините, мы где репетируем, в фойе или в зале? Арслан ответил, не задумываясь:

– Во-первых, не опаздывайте. И потом есть расписание. На первый раз прощаю и докладывать директору не буду. Арслан был хорошим сыном, компанейский, с юмором.

Улан Барбаевна Лиджиева была первая из актрис и актеров, с кем я познакомился. Это было до поступления в театральный институт. Я помню, как в Сибири, когда я готовил уроки, услышал по радио передачу из Москвы про калмыков и песню «Нюдля» в исполнении Улан Барбаевны. Вечером, когда мама пришла с работы, я сообщил ей новость. Она сказала:

– Это пела Улан Барбаевна, – и заплакала.

Я молчал. Внутри была радость и какая-то грусть. На следующий день вся деревня говорила о таком событии. Лед тронулся. И стала заметна человеческая доброта сельчан – мы не враги. Но это после съезда.

Моя маленькая, нежная, любимая мама никогда не узнает, что я напишу о ней. Расскажу об её учёбе в техникуме искусств в Астрахани и про работу в калмыцком театре с 1936-го. Что будет её фотография на стенде в фойе театра в 2015 г.

Театр она любила. Приходила на мои спектакли, а вечером, после спектакля, рассказывала про актеров, кто понравился ей и большую часть рассказывала про прошлый довоенный театр. Она не говорила открыто, но я чувствовал, что она горюет про загубленную молодость в Сибири. В Сибири ей было только 26 лет.

Рассказывала про свой светлый путь довоенного времени театра. О Сибири и про возвращение на родину говорила мало. Директор театра Михаил Ванькаевич Хонинов приглашал её в 1959 году в театр, но мама отказалась. Когда открылся театр в клубе «Строитель» она посмотрела один спектакль, пришла домой и плакала. После этого она в театр не ходила, не хотелось расстраиваться.

А когда я уже работал в театре с 1966 года ходила только на мои спектакли и говорила, говорила про увиденное и дивилась, что я могу ставить спектакли, как режиссер Лев Николаевич Александров. Она участвовала в его спектаклях до выселения.

Актриса Булгун Бадмаевна Бальбакова приходила к ней домой на переулок Победы, не далеко от театра и за чашкой чая они вспоминали молодость, смеялись и плакали. Это мне рассказывала Булгун Бадмаевна, когда я приехал из Ленинграда. Булгун Бадмаевна всегда подытоживала свой разговор:«Береги маму. Ей, как и мне, без мужа тяжело досталось».

Мы с мамой ходили к ней в гости. Она жила тогда возле бани на ул. Виноградова в общежитии. После ухода из жизни Булгун Бадмаевны мама часто вспоминала свою подругу.

Когда они «заседали» с мамой в землянке, то вспоминали про довоенный театр и Сибирь. Сибирскую жизнь не хаяли, а по-женски обтекали суровую сибирскую одиссею, а вспоминали какие-то забавные случаи.

Мама уважала Булгун Бадмаевну за её оптимизм. Когда мы жили с мамой на 3-м микрорайоне она частенько говорила про нее.

«Посиди возле меня» была дежурная фраза у мамы. Это значит что-то важное хочет сказать. Внука, Алишера, она любила и всегда говорила: «Он маленький, ничего ещё не понимает. Не обижай его. Свози куда-нибудь». То поколение, которое прошло Сибирь, депортацию, были мудрее, добрее, оптимистичные, вещизмом не увлекались, были совестливые и порядочные.

В Сибири она вставала рано. За ночь землянка промерзала. Мама зажигала керосинку, закладывала дрова в печку, ставила чугунок с водой и варила картошку. Берегла керосин. Приехали в Элисту в 1957 году, ходил в центр за керосином, где была очередь, тоже была напряженка с этим энергетическим сырьём. Согрев землянку, сварив картошку, она будила меня. А мне не хотелось вставать в ещё не согретой землянке. Поставив алюминиевую чашку с картошкой, она уходила на работу в 6–7 часов утра. На улице темно и в комнате мрак. Окна были чуть не на уровне земли и снег лежал до самого верха окна. Я уходил в школу в 7–30, после школы часа в 3 я доедал остывшую картошку и принимался за уроки. Тогда я прочёл книгу Аксакова «Детские годы Багрова – внука» и ужаснулся контрасту моей жизни и Багрова – внука.

Вечером приходила мама с работы часов в 8–9, я уже спал. Она зажигала печку и будила меня. Я, сидя спиной к плите-печке, слушал рассказы мамы и чистил мелкую картошку мне на завтрак. Она рассказывала про театр и знакомых с какими – то странными фамилиями, тогда мне так казалось. Вспоминала какого –то Бузутова, про прокурора города Хонхошева, который пристроил её нянькой к главе республики Анджуру Пюрбееву. Про его жену Нимю Хараевну, с которой я познакомился в Элисте в 1970-х годах. У них было 3 детей. Мама за ними присматривала, кормила. В 2000-х годах старший сын Анджура Пюрбеева Лев часто бывал у нас и расспрашивал у матери об отце, о тех 30-х годах.

В Сибири она рассказывала мне о прошлом, а в Элисте в 1980-2000-х годах расспрашивала уже меня о театре, о том, о сём. А я, постоянно куда-то спешащий или не спешащий, посижу с ней на кухне только во время завтрака и обеда. А в поздний ужин мама уже спала. Я приходил с вечерней репетиции поздно, после 9–10 часов вечера. Утро, вечер репетиции и так более четырёх десятилетий. Маме хотелось поговорить со мной, расспросить про довоенных актрис – подружек. Она знала всех и ленинградских выпускников. А мне было неинтересно говорить про актеров, которые на работе в постоянном психофизическом контакте, да ещё мысленное их присутствие. Я старался поскорее поесть и снова куда – то бежать, толочь суету сует в беготне, в сибурде, якобы что-то создаю, а она хотела общения со мной.