Алексей Черепанов - В поисках желтого попугая

– Иди завтракать, Саша, быстрее, а то опоздаешь в школу, – открыла мама дверь на кухню.

Папа занимался одним из своих любимых субботних занятий – разгадывал кроссворд. Как всегда, незаполненных клеточек было изрядно, а заполненные были написаны явно не в тему.

– Блиииин! – заныл неожиданно молодой Саша, Александр Сергеевич даже мысленно содрогнулся, – Все отдыхают, как люди, а мне тащиться на эти галеры!

– Какие ещё галеры?! – строго сказала мама, – У тебя выпускной класс, экзамены на носу… иди-ка пирожков поешь.

Александр Сергеевич почувствовал молодым обонянием божественный запах маминых свежеиспечённых пирожков. Юный Шурик откусывал от горячего пирожка, и Александр Сергеевич опять почти плакал от того, что снова вкушал эту выпечку из теста, замешанного на маминой любви к нему.

Насытившись, Саша побросал в дипломат тетради, одел костюм, обул ноги в свои любимые югославские кроссовки и выбежал на лестницу.

– В школу кроссовки нельзя, Саша! – крикнула сверху мама, но было уже поздно – Шурик нёсся по двору в сторону школы.

Саша прошёл быстрым шагом мимо окошка с торца магазина, где торговали пивом. Заветное оконце пока было закрыто, но возле него уже толпились страждущие. Они были тихи ещё, переговаривались осторожно, боясь спугнуть хрупкое похмельное равновесие. Александру Сергеевичу они, почему-то, показались материалом для картин Пикассо, в частности, для «Герники» – такое страдание, видимо, выражали их лица от изнуряющей, ежедневной и безрезультатной борьбы со своей страстью к пресмыкающемуся зелёного цвета. Территория вокруг пивного пункта напоминала выжженную землю – трава на ней почти не росла, вытоптанная паломниками к пивной святыне, чахлые кусты тщетно боролись за своё существование, с железным постоянством обильно орошаемые ядовитыми струями переработанного организмами этих самых паломников и сильно разбавленного водой пенного напитка.

Скверик рядом с торцом магазина был ещё не занят храмом цифровой техники, который непременно появится здесь через тридцать лет, и напоминал в данный момент преддверие перед пивным адом. Центр его был украшен кустом крыжовника, популярным в то время в подобных вытоптанных местах озеленения.

Саша быстро прошёл мимо молочного магазина к Мишкиному дому. Мишкин дом… Как можно было жить в однокомнатной «хрущёвской» квартире шестерым? Они жили – родители, Мишка, его старший брат с женой и их новорождённая дочка. «Наверное, когда они ложились спать, они напоминали те самые рижские шпроты, которыми мы закусывали намедни с Семёном», – подумал Александр Сергеевич, а молодой Шурик подошёл к подъезду, закинул голову вверх и закричал:

– Мииии-хааааа!

Тут же из окна на четвёртом этаже высунулась кудлатая Мишкина голова.

– Сейчас, спускаюсь, погодь, Пуш…

Александр Сергеевич опять внутренне всхлипнул: «Пуш…» – так звали его некоторые одноклассники. Вообще, «Пуш» – это сокращённое от «Пушкин», поскольку он писал стихи, да и имя его с отчеством подходили. Они с Мишкой пытались стихи эти совместить с несколькими гитарными аккордами, которые знали, но получалось из рук вон плохо – то ли аккорды их разнообразием не отличались, то ли стихи у Александра Сергеевича были не очень музыкальные и чересчур декадентские.

Мишка выбежал из подъезда через две минуты. В одной руке у него была замызганная кожаная папка, в другой – не менее затёртая тетрадь.

– Вот! – потряс он тетрадью, – Песню сыграем на выпускном на две… нет, на три гитары – вы с Серёгой ритм будете играть, а я проигрыш.

Шурик взял из Мишкиных рук тетрадь, заглянул в неё и простонал.

– «Домик на окраине»?! Ну, нееет… Что за пошлость!

– А ты бы хотел, чтоб мы твои стишки спели?! – Возмутился Мишка и прогнусавил, видимо, изображая Сашу.

Мишка ещё специально грассировал, изображая еврейский выговор.

– Очень смешно, – насупился Шурик, – я не свои стихи имел в виду – могли бы «Воскресенье» спеть, ну или Макаревича. Да, и я – не еврей…

– Правильно, не дорос ты до еврея, – согласился Мишка.

Александр Сергеевич вспомнил, как они орали эту песню на выпускном вечере в три глотки, и Мишка играл проигрыш на одной струнке, а Шурик с Серёгой рвали все шесть своих. Серёга же, то ли случайно, то ли нарочно, пел не «там падают в августе яблоки, по крыше ночами стуча», а «там падают, падают яблоки по крыше ногами стуча». И, в целом, не смотря на столь небрежное отношение к тексту со стороны Серёги, песня имела оглушительный успех, особенно Серёгина манера покачивать в ритм песни головой в стиле «Битлз». Эх, Серёга, Серёга…

И как только Александр Сергеевич подумал про него, так и появился он из-за угла – с дипломатом, усатый, похожий на Ринго Стара, и тоже в кроссовках, как и Шурик. И он был живой. Ни Мишка, ни молодой Саша не знали, что жить Серёге осталось меньше года – он разобьётся ночью на отцовском старом запорожце, ослеплённый фарами встречной машины. И по мистическому совпадению, произойдёт это в пасхальную ночь, и не останется ни одной общей фотографии с Серёгой, так как он всегда прятался за спины, когда фотографировали, или закрывался тем, что было под рукой – учебником, портфелем, совковой лопатой…

– Привет, граждане поэты, лабухи и прочие бездельники! – поприветствовал Серёга друзей.

– Под прочими бездельниками ты себя имеешь в виду? Это был риторический вопрос, – быстро добавил Мишка, – На-ка вот, песню посмотри.

Мишка сунул Серёге в руки тетрадку. Серёга читал, пока они втроём шли к школе, к концу чтения он стал неприятно хихикать.

– Что смешного?! – сдвинул брови Мишка.

– Похоже на «Песню восемьдесят пять» – хорошая патриотическая основа.

– Может тогда Сашины стихи споём? – с деланной серьёзностью спросил Мишка.

– Не, не, не! – замахал тетрадкой Серёга, – Лучше про домик, чем про замок!

– Чего вы к моим стихам пристали! – закричал Шурик.

Мишка с Серёгой прыскали, и чем больше психовал Саша, тем громче они смеялись. Наконец, Шурик не выдержал и быстрым шагом пошёл от них в сторону школы.

«Успокойся. Это же твои друзья, иди к ним…» – попробовал пробиться к сознанию молодого Саши Александр Сергеевич. И пробился, видимо – Шурик остановился и повернулся к Серёге с Мишкой.

– Вы, конечно, редкие придурки, но я вас люблю…

– А мы трепещем – у нас в друзьях такой талантище! – юродствовал Серёга.

– Эх, горбатого могила исправит… – ухмыльнулся Саша.

«Зря ты про могилу, дурак!» – почти взвыл внутри Саши Александр Сергеевич. И Шурик дёрнулся.