Михаил Семенов - Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе

Тем не менее наш сад (остатки лицейского парка) со стороны Каменноостровского проспекта, благородство архитектуры и интерьеров (вернее, тогда их остатков) основного корпуса бывшего Лицея производили впечатление и настраивали школяров на серьёзный и даже возвышенный лад. Узоры лепнины стен и фризов, кованая решётка лестницы, её уже подостёртые ступени из пудожского доломита, чудом сохранившиеся парадные зеркала с тусклой позолотой рам были отголосками родства этого Лицея ещё со своим предтечей – Царскосельским, пушкинским. А «вишенкой на торте» для нас был, безусловно, объёмный двухметровый бронзовый бюст поэта, стоящий в просторном вестибюле первого этажа. Поэтому, подписывая каждый раз свою новую тетрадку, строку «школа № 69 имени А.С. Пушкина» мы выводили особо старательно. А касаясь ладошкой его прохладного, с зеркальной патиной сюртука, уже не боялись очередного сочинения или контрольной. Этот бюст исчез в 90-е, как и каменные старинные плиты дорожки к крыльцу Лицея. Где они и почему исчезли – вопрос № 2.

Наша школа долгие годы была живой и успешной. В старомодном, чопорном, как и сам директор, его кабинете блистали в витринах спортивные кубки и медали, впечатлял веер победных грамот – свидетельств различных школьных успехов и достижений. На одной из стен актового зала висели мраморные доски с выбитыми золотом фамилиями выпускников-медалистов. На высшем уровне были обустроены кабинеты физики, химии и биологии. Ещё даже с дореволюционными приборами, штативами и прочим почти музейным оборудованием. А, сидя под портретом А.С. Попова, работая с подобным раритетным амперметром, казалось, что и ты на пороге открытия, допустим, неизвестных ещё науке радиоволн. Конечно, что-то и пополнило приборное «богатство» кабинетов в послевоенное время, например, уже советские микроскопы для изучения растительных клеток (обычно препаратов репчатого лука). Эти кабинеты также были «серьёзно» оборудованы специальными боксами-вытяжками, имели лаборантские помещения.

В классе музыкальных занятий (пения) и на сцене актового зала стояли кабинетные рояли, может, «Ратке», «Беккер» или «Мюльбах» производства петербургских дореволюционных фабрик. Правда, настройщиков мы не видели ни разу. Предмет «пение» не требовал особых усилий. Начинали с разучивания «У дороги чибис» и, уже первоклассниками, приблизились к печальной догадке, что естественное желание ребёнка петь после таких уроков пропадёт навсегда. Во многом так и случилось. А пик абсурда пришёлся на седьмой класс с «изучением» педагогического «хита» Дм. Кабалевского «Петя и волк» на музыку С. Прокофьева. Либретто – надуманная «манная каша», а музыка пусть и упрощённый парафраз своего же балета «Ромео и Джульетта», но всё равно не для уха подростка. Респект лишь, спасительно подоспевшим в те годы, Битлам. Сегодня почти в любой стране, наблюдая умение и желание танцевать уже с детских лет свои народные «хоро» и «зикр», знание и исполнение в любой компании «базовых» народных песен, с горечью осознаёшь себя обделённым и даже будто за что-то наказанным. Может, они для нас были кем-то запрещены? И как насмешка воспринимается традиционное исполнение музыкантами любого зарубежного ресторанчика «русской песни для русских друзей…», чего-нибудь вроде «Миллион алых роз». Такими мы видимся со стороны, да и сами другого почти не знаем и не поём. «Спасибо» школьным урокам пения, да и «ритмики» – так стыдливо называли тогда факультативные платные занятия танцами (которым также толком не научили).

Коридоры школы идеологически выверенно были украшены портретами «правильных» писателей и учёных. В директорском на первом этаже – Пушкин работы Кипренского, Лермонтов в красном гусарском ментике, Горький, Менделеев, Лев Толстой…

Школьные полы из старого изношенного паркета были десятилетиями затёрты грязными подошвами и закрашивались вишнёвой мастикой только перед новогодними праздниками. «Сменки» от нас не требовали, будто продолжая традицию «ритуального» попрания уличной обувью «трудящихся» полов пусть и бывшего, но когда-то императорского присутствия.

Широкие сквозные коридоры были местом прогулок на переменах. Девочки вышагивали, взявшись под руки, по двое, трое, вроде танца конькобежцев. Парни чаще подпирали стены, краем глаза высматривая ту, к которой по непонятной пока причине влекло, её хотелось всё время видеть, вбирая образ пока подростковой, но уже угадываемой грации. Нередко случались и потасовки прямо посреди гуляющих. А тот, кто оказывался выставленным во время урока за дверь, в этом вынужденном одиночестве с удивлением обнаруживал незнакомую, незримо проступающую величественную «лицейскость» коридоров, казалось, вроде уже знакомых и обжитых учениками советской школы.

Туалеты были вполне приличными, кабинки, правда, без дверей. Строго «по-казённому» пахло хозяйственным мылом, мочалом стоящих в углу швабр и рогожей просыхающих на краях вёдер половых тряпок. В торцах коридоров у окон постоянно струились питьевые фонтанчики.

Столовая располагалась в цокольном этаже со сводчатыми потолками, пол – из мелких кафельных плиток, местами утраченных, заменённых типовыми бежевыми, другого размера. В воздухе всегда витал аромат ванили и корицы выпекаемых булочек.

Огромный актовый зал со сценой при необходимости вмещал всех пионеров школы. Там устраивались праздничные спектакли, представления и концерты, торжественные линейки и выпускные вечера. Приглашались профессиональные актёры и даже однажды гипнолог-гипнотизёр профессор Павел Буль с сеансом пусть и научной, но почти «магии». Желающих из зала он гипнотизировал на сцене, затем, к всеобщему восторгу, возвращал в сознание. В другой раз актёр-чтец, декламируя со сцены стихи Андрея Вознесенского, старался при этом подражать авторскому исполнению – нараспев интонируя, выстреливал рублеными фразами, ритмически вскидывал руку с зажатой книжечкой стихов и даже слегка нарочито «по-авторски» заикался. Пригласила его Людмила Викторовна Старцева – наш педагог-словесник. И хотя в памяти от этого предмета сохранился, пожалуй, только «четвёртый сон Веры Павловны», суть оказалась в другом – в её деликатных стараниях на уроках «литературными средствами» помочь нам стать приличными людьми, и – о чудо! – ей это, похоже, удалось.

Ученические раздевалки школы были простыми, с прибитыми в рядок к вешалкам силуминовыми крючками. Их мы иногда отдирали, стачивали напильником, такие опилки были нужны для изготовления самодельных бенгальских огней. Из карманов пальто кто-то периодически потаскивал завалившуюся мелочь. Часто путали зимние почти у всех одинаковые шапки. Один раз такая подмена неожиданно закончилась давно забытым неизвестным нам педикулёзом. С ним, к счастью, быстро справилась одна из бабушек, поработавшая в 20-е годы с беспризорниками в детском доме и с тех пор знакомая с этой напастью не понаслышке.