Михаил Семенов - Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе

Не помню, чтобы в нашей столовой кто-то отравился, пожаловался, был чем-то недоволен. Замечательные женщины-повара, всегда в белом, работали бессменно годами. Да, чай был, наверное, с содой, но компот или кофе и какао с молоком «из ведра» – просто супер. А где тогда был вообще хороший чай? За счастье считали раз в пару месяцев случайно «нарваться» в булочной на индийский чай со слоном на пачке. И пили его дома только по праздникам, с приходом близких друзей.

В целом же вкусы и запахи школьной столовой – это веяние тепла родного дома, заботы старших и радости предвкушения большой «взрослой» жизни.

Много лет спустя, оказываясь по разным поводам в школах, я уже в вестибюле осязал эти едва уловимые ароматы, в душе разливалась памятная благодать ученического детства и признательность тем школьным поварам, даже буквально – нашим кормилицам.

3.3. ШКОЛЬНЫЙ (ЛИЦЕЙСКИЙ) ПАРК

«Нас мало – юных, окрыленных,

не задохнувшихся в пыли,

еще простых, еще влюбленных

в улыбку детскую земли.

Мы только шорох в старых парках,

мы только птицы, мы живем

в очарованьи пятен ярких,

в чередованьи звуковом.»

Вл. Набоков

У каждого парка своя судьба. Наш парк, вернее, та его часть, что осталась от Лицейского со стороны Каменноостровского (Кировского) проспекта, был неотъемлемой частью школьного комплекса.

Мы же называли его садом. Он представлял собой ограждённую ветшающим чугунным забором территорию со старыми деревьями, газонами и сетью аллей-дорожек из укатанной гранитной крошки. Дальние от школьного крыльца дорожки использовались мало и влажным летом прорастали сорной травой, а местами даже покрывались тёмно-зелёными мхами. Самая «парадная» прямая аллея пролегала вдоль проспекта и отделялась от него, кроме чугунной ограды, довольно плотным высоким декоративным кустарником, на котором к концу лета созревали ягоды от жёлтого до малинового цвета. Их почему-то называли «волчьими», это нас настораживало, и в рот их никто не брал. В парке высились старинные клёны, дубы, ясени, вязы, росли также и «сорные» непарковые – гигантские тополя и несколько берёз. Самым старым деревьям было тогда предположительно 50—80 лет. Цветников никогда не разбивали, газоны не косились. Одним словом – нерегулярный полузапущенный от советского небрежения городской парк. Ставки садовника в школе, естественно, не было, и вообще непонятно, на чьём балансе, школы или города, был тогда этот чудо-уголок природы.

Из памятных раритетов парка – малых архитектурных форм вспоминается старинная дорожка из пудожского плитняка, ведущая к парадному входу со стороны улицы Большой Монетной. Сегодня этих плит нет, может, они у кого-то на даче, а это место, естественно, закатано в асфальт. Одним словом – пришёл очередной, вероятно, небескорыстный «хам», лукаво рядящийся «крепким хозяйственником».

Чем для нас, школяров, был тогда этот просторный парк, полностью отгороженный от внешнего мира высоким забором? Думаю, пространством безусловной свободы и одновременно защищённости. Ведь как это важно для формирования горизонтов души подростка!

Годовой цикл парка начинался, естественно, с очередного первого сентября, начала учебного года. В этот чаще солнечный день с утра в парке у школы собирались дети: первоклашки, обычно с родителями, школьники постарше, вернувшиеся с летнего отдыха, и, конечно, наши учителя. Букеты цветов, тогда не голландские, а свои дачные: гладиолусы, астры, флоксы. «Бывалые» старшеклассники с важным оценивающим прищуром снисходительно поглядывают на малолеток.

Наконец первый звонок, и… школа оживала.

Почти весь сентябрь погода обычно позволяла выбегать на переменах в парк. Золотились листья клёнов, опадали изумрудные лаковые жёлуди, ими почему-то хотелось наполнить карманы. Зачем? Может, какая-то сакральная форма и красота семени, зерна, первоисточника жизни, манила нас своей пока непонятной скрытой силой?

Чтобы прийти в школу с улицы Рентгена, надо было обойти всю ограду парка по тротуару проспекта. Кто-то из мальчишек сообразил перелезать через забор Радиевого института, экономия времени 7—10 минут. Вскоре нас заметили институтские и установили дополнительное ограждение.

Постепенно с холодами в листве появлялся багрянец, частили дожди, и мы наблюдали за парком уже из школьных окон. В конце ноября мог выпасть и первый снежок, убирать его было некому, и прогулки по парку прекращались.

Всю зиму парк стоял в снегу, и лишь к весне, в конце февраля, по его периметру прокладывалась лыжня для зимних уроков физкультуры. В дни оттепели играли в снежки, катали снеговиков, особенно «продлёнщики» на прогулках.

В марте снег таял, разливалось озеро, и это половодье привлекало особо отчаянных ребят, которые, приспособив какие-то деревянные щиты, в резиновых сапогах по очереди затевали навигацию на этих «плотах».

В начале апреля в свои гнезда по-свойски возвращались грачи, и под их грай вспоминалась картинка Саврасова из «Родной речи» – «Грачи прилетели».

С наступлением мая распускались листья, пробивалась первая трава, от тепла солнечных лучей подсыхали парковые дорожки, и уже по одной из них можно было сдавать зачёт по бегу на 60 метров. Девочки доставали на переменах скакалки, парни играли в «ножички», «слона», «козла», «отмернОго» – кто помнит сейчас эти уличные игры? У памятника Ленина 19 мая проходил приём в пионеры. К этим числам уже чувствовалось завершение учебного года, приближение летних каникул.

И мы беззаботно разлучались с нашим парком до сентября, не сомневаясь, что он дождётся нас, и так будет всегда! В своих уже взрослых снах мне виделось как:

«…к старости стихнув, фотографом стану,

и в парке, раскинув треногу и зонт,

душой осветленной жалеть не устану

закаты, летящие за горизонт.

Любить не устану ту зыбкую вещность

теней, мимолетностей, полутонов,

что раньше не видел, надеясь на вечность,

что, в общем, и видеть-то был не готов…

А к вечеру по отдаленной аллее,

на плечи закинув треногу и зонт,

неспешно уйти, ни о чем не жалея,

навстречу закату за свой горизонт.»

Евг. Курдаков

…Однако, спустя годы, после упразднения школы и перепрофилирования комплекса зданий, парк открыли для сквозного прохода, он и стал проходным, перестал быть приватным внутришкольным. На скамьях появились любители выпить и закусить, запестрели под ногами окурки, сквернословие разрушающим диссонансом потеснило птичий щебет. Но главное – с исчезновением детских школьных голосов, мелькания белых воротничков, передничков и бантов, ушла какая-то незримая благодать.