Виктор Улин - Имена

* * *

При всей убогой лапидарности из этих статей видно, кем были мои герои и как много дали они местной музыкальной культуре.

В своем материале я не собираюсь углублять фактологическую информацию, но поделюсь с вами тем, чего не даст Интернет.

Своими эмоциями и чувствами, живыми во мне спустя четверть столетия после ухода Михаила Акимовича и Любови Николаевны.

* * *

Лучшие годы своей жизни: студенческо-аспирантскую юность (1976-1984 постоянно) и часть молодости (1985-1993 периодически) – я провел в Ленинграде.

Семья моей первой жены (ленинградки) Натальи Гальцовой-Улиной была достаточно интеллигентной.

Наташа училась в музыкальной школе по классу ф-но, собиралась поступать в училище, хотя и стала сначала математиком, а в итоге работником детского сада.

Теща Алевтина Михайловна Гальцова, инженер-гидротехник, горячо и всерьез интересовалась литературой, живописью, архитектурой (мой покойный тесть был архитектором), музыкой, оперой, балетом, классическим вокалом; имела знакомство с Еленой Образцовой.

В Ленинградский период своей жизни я купался в эмпиреях высокого искусства и на воле и дома, и во сне и даже наяву.

Помимо литературы (сопровождавшей меня от рождения) занимался живописью (акварель, темпера, масло), графикой (пастель, сангина, соус, карандаш, перо, линогравюра, ксилография, монотипия…), бальными танцами, пел, играл на кларнете, et cetera .

Дневал и ночевал в Эрмитаже, разрывался между Русским музеем и музеем Академии художеств.

По много раз ходил на каждую выставку современного искусства, хотя уже тогда не вполне его принимал.

Периодически посещал Музей музыкальных инструментов (вблизи Исаакиевской площади, где-то за зданием бывшего посольства Германской империи).

Наслаждался дорическим ордером, недолюбливал ионический и был равнодушен к коринфскому, не говоря об эклектике. Мог по какому-нибудь сандрику отличить Штакеншнейдера от Растрелли.

Регулярно ездил в Пушкин, бродил по тем аллеям, где еще звучали шаги Ахматовского смуглого отрока.

Целые дни проводил в Павловске – единственной в своем роде жемчужине дворцово-паркового дизайна.

Не оставлял без внимания Петергоф, Гатчину, Ораниенбаум…

Бывал в Пушкинских Горах Псковской области, общался с директором Всесоюзного Пушкинского музея-заповедника Семеном Степановичем Гейченко и переписывался с ним несколько лет.

Летом каждое воскресенье наслаждался в одном из бесчисленных парков Ленинграда, где на летней террасе играл духовой оркестр.

Зимой через день ходил в Филармонию, при любой возможности – в Мариинку.

Хотя посещения Консерватории были транспортно затруднительны, а Капеллу не любил из-за неудобных мест для сидения при всех достоинствах ее оргАна…

Рассказ о Ленинградских годах может занять у меня целую книгу; детали тех лет вошли в мемуары, в фактологическую или географическую основу художественных произведений.

Потому не буду углубляться и распыляться, а перейду к собственно теме.

* * *

Вернувшись в 1985 году – после окончания аспирантуры и защиты диссертации – в свой некогда родной город, я был готов наложить на себя руки от тоски и духовной пустоты.

* * *

Хотя надо сказать, что в те годы Уфа еще не превратилась в нынешнюю деревню, где горожане сидят на корточках и плюют себе под ноги не хуже китайцев!

* * *

Духовной жаждою томим, я мучительно искал точки приложений и нашел ее на счастье быстро.

Осенью того же 1985-го пришел в популярнейшую (и имевшую невероятные по тем временам тиражи в 100 000 и более экземпляров!) ежедневную газету « Вечерняя Уфа » к Лилии Оскаровне Перцевой, заведовавшей отделом писем.

Пришел не просто так, а прочитав объявление о наборе в « Школу репортера » (замечательные во всех отношениях годичные курсы внештатных корреспондентов, на которых делала ставку злободневная газета) и опубликовав в качестве конкурсной работы достаточно острый очерк на тему бальных танцев.

* * *

Отклоняясь от темы, скажу, что с 1991 года « Вечерняя Уфа » публиковала и мои рассказы, а в середине 90-х меня даже приглашали в газету на должность заместителя главного редактора.

Отказавшись по глупой самонадеянности на будущее, я жалею о том до сих пор.

* * *

Внештатным корреспондентом газеты я был 10 лет.

Стал весьма известным в городе журналистом и публицистом.

Писал репортажи, проблемные статьи и журналистом, писал портретные очерки.

Кое-что перерастало границы провинциальной городской газеты – попадало в такие центральные издания, как « Воздушный транспорт » или « Гражданская авиация ».

Мои вырезки нередко украшали редакционную « Красную доску », ко мне стояла очередь из желающих прочитать материал про себя.

Моими героями были авиадиспетчеры и математики, парикмахеры и учителя, профессора и сапожники, студенты и ветераны войны.

И, конечно, люди искусства: например, с детства почти родной « дядя Саша » – муж маминой одноклассницы, народный художник Александр Данилович Бурзянцев.

* * *

Поэтому не было случайностью, когда однажды ответственный секретарь « Вечерней Уфы » Алла Анатольевна Докучаева направила меня к незнакомой певице, Любови Николаевне Троицкой, с целью написания очерка о ней.

Кажется, в какому-то юбилею, хотя сегодня я могу ошибаться.

Я оделся свеже, причесался, прицепил на белую рубашку « бабочку » шоколадного цвета (в те годы, по инерции оставаясь светским львом Ленинградских стандартов, я предпочитал галстуки именно такого фасона…) – и пришел в ее двухкомнатную квартиру Сталинского дома на улице Советской (в тылу Института искусств, фасадом на Советскую площадь, Башнефть, бывший Башкнигоиздат и бывший же Свет министров Башкирской АССР).

Любовь Николаевна встретила меня на удивление тепло, хотя до того дня не подозревала о моем существовании.

Хотя в том нет ничего « удивительного »: моя героиня принадлежала к тому кругу вымерших ныне российских интеллигентов, где теплая беседа за круглом столом является одной из главных ценностей бытия.

Разговорившись очень быстро (что-что, а уж говорить-то я мастер до сих пор, хотя сегодня разговаривать мне уже почти не с кем…), мы просидели бог знает сколько как раз за столом и именно за круглым , специально для меня покрытым свежей белой скатертью.

В маленькой светлой комнатке, оклеенной пожелтевшими афишами разных лет – под раскрытым окном, выходящим в ласковое вечернее лето.

Любовь Николаевна рассказывала о себе, о своих учениках и ученицах, о личностях в музыке ее жизни, приносила книги и альбомы, раскладывала фотографии, разворачивала афиши – те, которым не хватило места на стенах – а я записывал и записывал, не прекращая поедать пирожки и печеньки. Напеченные ею же и тоже специально к моему визиту.