Иосиф Широкий - Непридуманная биография

Как-то ближе к осени (я как раз должен был идти в первый класс, тогда в школу брали с 8 лет) со мной произошел случай. Мы с ребятами решили искупаться рядом с домом в прохладной реке Волонге. Вода уже убывала – был отлив. Течение быстрое. Ребят на берегу собралось много, в том числе и моя симпатия Саня Шуваева (она и сейчас, наверное, живет в Волонге, работает заведующей медпунктом). Разделись и в чем мать родила прыгнули в воду. Чтобы произвести впечатление на Саню, я нырнул, а плавать в то время умел, как топор. Вынырнул, ноги не достают до дна, от берега далеко, вместо воздуха хватаю воду, а дальше уже ничего не помню. Хорошо, что именно в это время на речку полоскать белье пришли моя мама вместе с тетей Надей. Когда мать увидела, что тонет ребенок, она не раздумывая бросилась в воду, так как плавала очень хорошо, вытащила меня на берег, подняла на уровень груди и, только в это момент увидев, что это я, вскрикнула «Оська!» и уронила меня в няшу (жидкую глину).

3. Начальная школа

Помню, как в 1943 году я пошел в первый класс первого сентября. Мама сшила мне новые брюки и рубаху из списанного паруса, сумку для книг из мешка. Попросила покружиться, приговаривая: «Пня наряди, и тот будет красивым». Хорошо, что в доме имелась и безотказно служила долгие годы швейная машинка «Зингер». Школа находилась в 50-60 метрах от дома. Бывало, я, как только покажутся проталины, босиком бегал на уроки. Располагалась школа в избе. Учились в две смены: 1-3 классы и 2-4 классы, 14 учеников. Учительница для всех нас была второй мамой. Писать мы учились между строк в старых книгах, или, в лучшем случае, на серой упаковочной бумаге. Учительница выдавала одно перо рондо на весь учебный год. У девочек (они аккуратнее и бережливее) оно, может, и служило столько. У нас же, мальчишек, не получалось, мы их теряли или ломали. Тогда приходилось использовать перо от крупной птицы. А вот чернила в порошке учитель выдавала нашим родителям и тоже на весь год. Как бы мы их ни экономили, хотя и были чернильницы-непроливайки, на год этого количества все равно не хватало. Поэтому делали заменитель – обыкновенную сажу из печной трубы, разведенную водой. После написания такими чернилами лист для проверки подавали учительнице осторожно, чтобы она могла прочитать и поставить оценку. А затем встряхивали исписанный лист, осторожно, не нажимая, проводили по нему сухой тряпкой, и следов от сажи на листе почти не оставалось. Можно было на этой же бумаге выполнять новое задание.

Чистописание, как и все остальные уроки, у нас вела Любовь Ивановна, моя первая учительница. Мы очень старались на ее уроках, а она, несмотря на то что мы порой писали птичьими перьями, всегда оценивала наш труд справедливо.

После уроков разбегались по домам. Дом наш стоял как раз посередине деревни. Четверть избы занимали русская печка, сени, коридор и построенный из торфа хлев для коровы. Печь топили дровами, за которыми ездили за много километров вверх по реке Волонге на собаках, оленях, лошадях. А когда дров совсем не было, мы с братом Федей ходили с чункой за реку за ерой (мелкий кустарник). Мать готовила в печке пищу, а мы, пацаны, в ней мылись. За водой с ушатом на чунке (больших санках) приходилось ходить за 1-2 километра на ключи. Зимой в нашем доме было относительно тепло, потому что снегом его заметало почти до крыши. Зато весной, когда снег начинал таять, в доме было настолько сыро, что половицы плавали. Тогда я садился в корыто и представлял, что плыву на лодке.

В нашей деревне напрочь отсутствовала связь. Даже о начале войны мы узнали только спустя месяц, когда приехали забирать наших отцов. Электричество появилось только в 1960 году, и то включалось только на несколько часов по вечерам. На весь поселок – две керосиновые лампы. Позднее, конечно, появились и другие – «Молния» и фонарь «Летучая мышь». Но до этого большинство жителей обходилось сальниками (светильниками), благо тюленьего сала было достаточно (кроме того, из шкур тюленя шили одежду, а мясо шло в пищу). Рыбий жир тоже использовался для освещения. Если не было сала – жгли лучину.

Помню, как впервые в одном из домов я увидел немое кино. К скамейке прикрепляли динамо-машину – генератор, вырабатывающий электричество. Какому-нибудь крепкому парню поручали равномерно прокрутить две части (полностью фильм состоял из 4-8 частей). Когда я подрос, то мне тоже доверяли крутить эту машину. За это можно было один сеанс посмотреть бесплатно. Киномеханики не только крутили кино, но и читали текст, если он был написан. Если же текст отсутствовал, они попросту пересказывали содержание фильма. А затем взрослые, договорившись предварительно с хозяйкой дома, танцевали под патефон (а когда не было музыки – под «тра-ля-ля») вальс, танго, фокстрот, краковяк, играли в козла. Мы же, дети, забирались на печку, на полати (настил досок выше печки под потолком), и наблюдали за весельем.

В то время все, кто имел корову, а она была почти в каждом дворе, обязаны были сдавать государству по 46 килограммов мяса. Помню, у нас теленок родился мертвым. Было голодно. Нас семь ртов, один другого меньше. Мы его съели. Откуда нам было знать, что необходимо в таких случаях писать документы со свидетелями? Мы этого не сделали, поэтому вскоре забрали нашу кормилицу на мясо. Лишь благодаря правлению колхоза имени Громова и его председателю Н. Н. Сычеву корову нам вернули, а расходы взял на себя колхоз. Когда совсем было голодно, я брал топорик и шел в тундру, куда относят пропащую скотину, падаль…

В первом классе зимой я сильно простыл и заболел воспалением легких. Подозревали у меня и брюшной тиф. Еле выкарабкался. А летом этого же года колхоз направил меня в оздоровительный пионерский лагерь в Волоковую. Но я доехал только до райцентра, села Нижняя Пеша. Там я впервые узнал, что такое рентген. Электричество от передвижной установки. Врач был в длинном фартуке из толстой резины, а в районе его сердца большая круглая свинцовая пластина. Признали у меня туберкулез легких – чахотку, и отправили домой, лечиться по месту жительства. В те времена это не было редкостью для поморских детей. Местный знахарь из ненцев вылечил меня с помощью ворвани, собачьего мяса и отваров целебных трав.

4. Уха

Помню, тогда внизу деревни стояли большие экспедиционные палатки, много, около десятка; недалеко от нашего поселка была буровая вышка. Участники экспедиции искали уголь, нефть, а может, и еще что-то. Жили в этих палатках и дети. У приезжих мама обменивала молоко на крупу, консервы. А однажды принесла американскую джинсовую фуфайку. И как-то (было холодно, конец августа) мама разрешила мне одеть ее. Обычно она не позволяла этого, говорила, что это одежда только «на выход». И в таком виде отправился я с приятелем Васькой Владишиным вверх по реке на рыбалку. С собой у нас была списанная семужья 30-метровая сеть, которую мы подобрали у рыболовецкого склада и отремонтировали, как смогли. Поставили мы ее по малой воде около Белого ручья, где добывали белую глину и сдавали государству за деньги. А затем стали ждать. Когда устали, отправились бродить по тундре, ели «рохлую» (еще не зрелую) морошку. Заигрались. За время нашего отсутствия прошел прилив, и уже начался отлив. Мы поспешили домой и зашли проверить сеть. Оказалось, в ней запуталась семга на 5-6 килограммов. В лодке у нас была консервная банка, у Васьки были спички (он уже курил), правда, они отсырели. У меня в кармане отыскалось маленькое увеличительное стекло (выменял у сверстника из экспедиции на маленького цыпленка от чайки). Погода была солнечная, и мы с помощью всего этого не сразу, но смогли разжечь огонь. Из головы (остальное – домой) сварили уху (вода в реке была солоноватая), наелись до отвала. Мне стало тепло, я снял фуфайку и, чтобы не запачкать ее, повесил на куст, подальше от костра. Легли мы с Васькой и уснули. Проснулись от дыма. Перед тем как лечь спать, костер мы затушили, да видно, плохо. Рядом лежало Васькино хламье, целое. А от моей американской фуфайки один рукав остался. По возвращении домой мама меня наказывать не стала, но наплакались мы с ней оба вдоволь.