Владлен - Помню

– Раздевайся в сенях и заходи в баню, – сказал он мне, а сам набрал кружку воды из чана и вылил на разогретые камни.

Волна горячего воздуха обдала тело. В том же чане лежали и мокли веники. Хозяин взял веник, я сделал то же самое. Внимательно следя за движениями Попова, я копировал всё, что делал он, ударяя веником по телу, по рукам и ногам.

– Поднимай, сынок, веник. Пусть жару наберёт, а потом – на тело. Прогревайся, потей. Это очень полезно.

Дышать мне было тяжело, но сдаваться я не хотел. Прошло минут пятнадцать-двадцать, и хозяин скомандовал:

– Беги за мной.

Он открыл входную дверь и плюхнулся в снег. Деваться некуда, я сделал то же самое. Дыхание остановилось. Я чувствовал: моё тело как будто обожгло. Выскочил из снега, а хозяин был уже у двери. Забежали в баню, и опять то же самое. Спросил я его, почему он не мылится. Он глянул на меня ласково и сказал:

– Побереги глаза, сынок. Мыло съест их. Не можно употреблять мыло в парной, – сказал он, облил меня водой из бочки и облился сам.

Мы закончили баниться и вернулись в дом. Тут же за нами направились в баню женщины. Баня была единственным средством борьбы со вшами, а их развелось очень много, была опасность заражения тифом. Таких случаев было много, и немало было смертельных исходов.

Бежали дни, недели, месяцы. Пришла весна 1942 года. Советские органы власти выделили нам участок земли площадью пять соток, и мы по инициативе матери посадили на нём картофельную скорлупу с глазочками. Это было чудо. Вышли ростки из всех лунок. Мы аккуратно обкапывали каждый куст, убирали сорняки, создавая благоприятные условия для прорастания стеблей картошки. Это нужно было видеть – описать тяжело. Каждый куст был громаден, и, как результат, собрали мы восемьдесят пять вёдер картошки-американки, рассыпчатой и вкусной. Вложенный труд был оплачен природой.

– Спасибо тебе, Боже, – говорила мать. – Теперь-то от голода мы точно страдать не будем.

Весну и лето проводили в лесу. Черника и земляника, малина и грибы – вот те дары природы, которыми пользовались мы. Научили нас в малинниках находить пчелиные дома и воровать мёд, укрываясь от укусов насекомых марлей, смоченной в керосине. Вот так у нас появилось варенье из малины и черники. Иногда приходилось встречаться с конкурентом – медведем. И он, бедняга, любит сладкое. Но всё обходилось хорошо. Мы удалялись и наблюдали, как ему, бедолаге, доставалось от пчёл. Он кричал, кряхтел, но упорно добивался своей цели. Грибы сыроежки кушали на месте, а бабки, подосиновики, белые грибы – сушили на зиму.

Я страшно любил и люблю природу. Я всегда чувствовал тягу к ней. На природе я мог проводить очень много времени и всегда находил в ней что-то новое, не опознанное мной.

Рыбалка. Я уже упомянул ранее о большом озере. Так вот, пригласил меня хозяин на рыбалку. Удочки у него были, лодка стояла на берегу. Это была небольшая плоскодонка. Накопали мы червей навозных – и айда.

Раннее утро, тишина. Слышны только переклички птиц. Их пение было призывом к новому дню. Заплыли. Хозяин бросил камень, чтобы лодку не несло, и начали удить. Показал мне хозяин, как червяка надевать на крючок, и не забыл рассказать, как различить самца от самки. Я со всей серьёзностью слушал его рассказ, развесив уши.

– Вот так, – говорит, – берёшь червя и пропускаешь через зубы. Если застрянет, значит, самец, а не застрянет – самка.

Я поначалу поверил ему, приняв всерьёз всё, что он рассказал. Но взять червя в рот не посмел, да и он тоже не искал ни самку, ни самца.

– Так что, не хочешь проверить червя? – спросил он.

Я сообразил и ответил, что для рыбы всё равно, самка или самец. Он рассмеялся.

– Молодец, хорошо ответил.

Он ловил, а я почему-то не мог поймать. Поплавок всё тонет, я подсекаю, как научил меня хозяин, но поймать не могу. Но всё-таки пришла и моя рыба. Карась красивый оказался в лодке, а за ним – карп, ленок, окунь. Прилично поймали.

Обедали вместе. На столе была тройная уха и только что выпеченный ржаной хлеб с убивающим запахом. Хозяйка налила ухи каждому, хозяин нарезал хлеб. Пообедали и отправились отдыхать, кроме меня. Моё место было на улице, в огороде, в коровнике. Я всегда находил себе занятие.

В один из летних дней вдруг прибежали к нам люди и сообщили, что отец приехал. Это был шок. Писем от него давно не было, и мы всегда волновались за отца. И действительно, приехал отец, он был здесь проездом, возвращаясь из госпиталя после ранения на фронт. Он провалялся в госпитале города Фрунзе, но решил нам не сообщать, не волновать нас. Два дня пробыл отец с нами, и эти два дня были сплошными рассказами о том, что происходит на фронте. Многие соседи посещали нас, чтобы получить хоть какую-нибудь информацию. Отец был очень уставшим, хромал и ходил с палкой. Во время его визита решился вопрос о нашем переезде в Казахстан, в Чимкент, где находился старший брат матери Юзя Добис, начальник городского уголовного сыска.

Прощание с отцом было очень печальным. Во-первых, никто не мог знать, когда закончится война, а во-вторых, нас всех не покидала мысль о том, что отец может погибнуть. Кстати, от него узнали мы, что младший брат его Гриша и старший брат Лёва не успели выйти из окружения Киева и погибли. Светлая им память.

Мы стали готовиться к переезду в Казахстан. Время шло, приближалась зима. Дедушка заболел гангреной. Всё началось с большого пальца ноги. Обратились к местному поселковому врачу. Он-то и определил гангрену. Необходимо было ампутировать палец, но хирурги все в госпиталях. Долго пришлось ждать хирурга. Гангрена интенсивно поднималась вверх, подходя к колену. В один из морозных дней приехал хирург, ампутировал ногу до колена, а затем и выше колена. Мы посещали дедушку в больнице. Рабочий, каменщик, хороший печник, всегда здоровый и весёлый, лежал он в больнице грустный, худой. Из всех внуков больше всего он любил меня. Я чаще всех бывал у него в Бердичеве. Ну и если я знаю немного идиш, то это только благодаря деду.

Я стоял возле больничной койки, а дед, глядя на меня голубыми глазами, сказал:

– Вот я выздоровею, и ты будешь помогать мне ходить.

– Конечно, дедушка, – ответил я. – Только поскорее выздоравливай. Уедем мы в Казахстан, там тепло, там Юзя, он нам поможет.

Да, это был наш последний разговор. Гангрена не оставила деда, и в декабре – в суровый, морозный уральский день – он умер. Нам, детям, не разрешали подходить к умирающему деду, но в день похорон я усадил сестрицу в сани и побрёл с ней в больницу. Я обязан был увидеть деда. И я увидел его в комнате мёртвых. Он лежал на столе, рядом с ним лежала отрезанная часть его ноги. Передать мои чувства в этот момент очень тяжело. Я очень любил деда и был привязан к нему необыкновенной силой. Мать увидела меня, стоящего у стола и со скорбью прощающегося с дедом, приказала увезти сестру домой и ждать, когда все вернутся. Настаивать на своём было бесполезно, и я потянул сани с сестрой домой. Дед ушёл зимой 1942 года. Светлая ему память.