АВХ - Не по делу

Приключений же была масса. Я уже не говорю о том, что на промзоне многие из нас научились курить. Где же этому учиться, если не на промзоне? И вообще, что такое учиться курить? В моём родном городе надо было учиться НЕ курить, и некоторым это даже удавалось. Среди этих последних чудаков был также ваш покорный слуга. Как житель своего города курить я начал рано, что вполне соответствовало местной норме. Не соответствовало норме то, что я бросил курить также рано, в чём сказалась, как это ни странно, моя натура книжного человека. Дело в том, что я прочитал в какой-то умной книжке и, прочитав, всерьёз воспринял информацию о том, что я курю неправильно: не глотаю дым, как, видимо, следовало бы делать, а полощу дымом рот, а это прямой путь к раку ротовой полости. О чём здесь конкретно идёт речь, я глубоко разбираться не стал, но на всякий случай испугался и бросил курить. Причём сделал это красиво. На промзоне же, на развалинах какой-то промышленной постройки, посреди чьих-то фекалий, я жадно сделал последнюю затяжку, сказал окружавшим меня товарищам, что затяжка была последняя, отвечаю, – и всё, как отрезало, с тех пор больше ни одной сигареты (папиросы, сигары-сигариллы и т.д.) я не выкурил, и даже не хотелось.

Но не всё так просто и очевидно с промзоной. Если кому-то кажется, что можно было легко войти в эту реку и так же легко из неё выйти, то это не совсем верно. Вопрос оставался открытым в каждом конкретном случае: кому что суждено. Я выплыл. В этом, похоже, несмотря на все мои особенности, на самом деле не было лично моей заслуги: просто так получилось. Могло получиться и иначе. Даже если я, будучи скорее хорошим мальчиком, вряд ли мог кому-то причинить вред, вполне могли навредить мне, просто потому, что от такой болезни, как промзона, ни у кого из нас, детей, проживавших по соседству с ней, не было никакого иммунитета. Вполне рутинным образом я мог упасть со строительного крана, на меня могли упасть со строительного крана. Или, например, такое из непридуманного. Откуда-то на железнодорожных путях, пронизывающих промзону во все стороны, появляется бесхозная дрезина. Мгновенно мы, дети, находим ей применение. Одна группа детей разгоняет дрезину, другая при этом плечо к плечу усаживаются на пути движения этой дрезины. В последний момент группа на путях разбегается в стороны, и дрезина на полном ходу наталкивается на воткнутый между шпалами лом, до поры укрытый за спинами детей на шпалах. Тормозить уже поздно. Удар, и дрезина летит под откос, вместе с ней под откос летят все её пассажиры, включая автора этих строк. Общий восторг. Аплодисменты. Представление окончено, но, похоже, все живы. Пока живы.

Конечно, мне можно возразить, что мальчишки во все времена находили себе дурацкие развлечения. Я же не спорю. Моя цель лишь в том, чтобы подчеркнуть ту нехитрую мысль, что никакая твоя особенность, ни книжная мудрость, ни вся философия мира не спасёт тебя, если чудаки уже воткнули лом на пути твоей дрезины. Повезло – не сел в эту дрезину, сядешь в следующую, не сможешь отказаться, не положено отказываться по дворовой этике. Не воткнули лом между шпалами сейчас, завтра воткнут обязательно, если у тебя судьба такая. Вот на такие мысли подвигла меня моя домашняя промзона. А вот ещё мысли на ту же тему. Судьбы не бойся. Плохому не верь. Милости не проси. Надейся на лучшее, готовься к худшему. И борись, пока есть силы. И вообще, причём здесь промзона?

Так мы и жили – между коммунизмом и суровыми буднями. Ходили в школу. Гуляли в компании и сами по себе. Некоторые умудрялись даже спортом заниматься. Да взять хоть меня, автора этого текста, я тоже записался однажды в секцию по плаванию, благо, что в скором времени в моём городе обещали новый красивый плавательный бассейн открыть, и мне надо было заранее подготовиться к этому знаменательному событию. Оделся по форме, выхожу на тренировку. Сначала, конечно, побегали, для разминки: так положено. Потом нас всех построили в длинную шеренгу и предложили поднять обе руки вверх, зацепив их замком над головой. Сказано-сделано. Стоим мы с поднятыми вверх руками, а наш тренер с помощником идут вдоль шеренги у нас за спиной и каждому его руки оттягивают назад: гибкость суставов проверяют. Говорит тренер при этом что-то помощнику, а тот записывает, записывает в тетрадочку. Дошли до соседа. Прислушиваюсь. «Годится», – говорит тренер, помощник записывает. Дошли до меня. «Не годится», – говорит тренер, помощник исправно записал. Записал в свою тетрадочку мне приговор. В моём родном городе скоро откроют бассейн, но меня туда, видимо, не пустят. Не нальют мне воду. Не возьмут в чемпионы. Потому что суставы не гнутся, как им, тренерам, надо. А мне, скажите, что делать, если суставы не гнутся, если я стал неперспективным в 10 лет? Вы скажете – мелочь, и будете совершенно правы. Буду искать своё место в другом строю и обязательно найду. Но до конца всё равно не успокоюсь. Оказаться неперспективным в 10 лет – это обидно и даже немножко больно. Конечно, советский спорт обойдётся без меня, а я без советского спорта тоже обойдусь, но осадок останется. Глупо, наверное, но с тех пор я больше плаванием не интересовался, да и в другие спортивные секции больше не записывался, как-то не хотелось.

Кстати, с другой внеклассной активностью у меня, к счастью, больших проблем не возникло, а то последствия могли бы быть посерьёзнее. Речь идёт о членстве в коммунистических организациях, впрочем, обо всём по порядку. Как было принято в то время, поступив в школу, мы все, дети, автоматически становились октябрятами и получали счастливую возможность носить у себя на груди, возвещая миру о нашем высоком статусе, значок в форме красной звёздочки с жёлтым барельефом чудесного златокудрого малыша, В.И. Ленина в нежном ещё возрасте. Такой особый знак призван был нас правильно ориентировать с наших первых шагов в школе, кто здесь главный. Не в том смысле, кто завуч или директор, а в смысле некоего глобального ориентира, мерила жизненных ценностей, источника и вдохновителя всех наших побед и достижений, чем, конечно же, должен был стать для нас В.И. Ленин. Помни всегда, открывая тетрадь, что Ленин учился на круглые «пять». Это потом я узнал – не помню, кто из завистников нашептал, – что в школе у тогда ещё просто Володи Ульянова по предмету логика была всё-таки четверка. Сравнивая свой безупречный школьный аттестат с ленинским, не полностью безупречным, я бы мог даже приколоться на этот счёт, но тогда у меня, повзрослевшего, охоты прикалываться на ленинскую тему уже не стало. Даже если у Ленина были проблемы с формальной логикой (а в этом я как раз сомневаюсь, зная, насколько устрашающе последовательной и логичной была линия вождя на разрушение ненавистной ему России), то шутить на этот печальный счёт мне или кому-либо ещё явно не пристало. Ленин – это не смешно.