Мария Сорокина - Лев Тугарин: Безнадёжный

«Дело разрешилось само. Суд отменен в связи с естественной кончиной Алана».

«Ночью г-ну Корсакову стало хуже, оторвался тромб. Сделать врачи ничего не могли».

«Алан Корсаков умер. Семья собирает деньги на транспортировку тела в Москву».

«Камрады туристы, предлагаем почтить память Алана в нашем стиле».

«Роговица, сердце и часть печени Алана Корсакова будут пересажены нуждающимся. За органами уже вылетел медицинский вертолёт. В скорейший срок они будут доставлены по месту назначения, и смогут изменить жизнь трёх людей».

Да уж, тут такая ситуация, в которой решение может принять лишь родственник. И любое решение будет правильным.

Обычно я сознательно старался избегать плохих новостей и печальных историй, так как, во-первых, восприимчив к чужой беде, а во-вторых, мне вредны сильные переживания. Ведь всё равно я не могу оказать помощь никому из этих людей, да даже самому себе не могу.

И сейчас я не знаю, куда деваться от внезапно усилившейся боли в сердце, мучительных мыслей и какого-то странного предчувствия.

***

Я прихожу в себя в палате реанимации. Вокруг меня стоят несколько врачей, которых я хорошо знаю, и один доктор, серьёзный и седовласый, которого я вижу в первый раз.

– Нашлось для тебя сердце, мальчик, – говорит он, и ободряюще улыбается. – Привезли издалека, с Кавказа. Будешь, значит, горный орёл.

– Мне сделают операцию? – я с трудом облизываю пересохшие губы, и сам не верю в свои слова. Их звучание слишком нереально. Но мне в ответ кивают.

Я, заходясь от страха и восторга, с трудом выдавливаю новый вопрос: – Сердце… чьё?

– Это секрет, дорогой мой… Врачебная тайна. Не положено тебе этого знать, – вздыхает врач. – Такое законодательство. Да и зачем это тебе? Главное же результат. А ну-ка, давай сюда руку. Поставлю тебе физраствор и будем готовиться к операции. Тут дело не терпит отлагательств.

Неужели? Неужели дождался?

Я стучу зубами и дрожу от волнения. Адреналин течёт по моим венам быстрее, чем физраствор.

Мне не нужно допытываться, кто мой донор. Мне кажется, я и так это знаю.

Да нет, я абсолютно в этом уверен.

Доктор ясно сказал, что сердце для меня везут с Кавказа. Именно там находится та-самая-больница. Именно там погиб тот-самый-парень. Именно там разыгралась та невероятная, невыносимая драма, которая разрушила жизнь и Алана, его жены, и его родителей. Но в то же время мою жизнь она не только не разрушит, но и изменит к лучшему.

Неужели и правда именно мне подошло его сердце?

Совпадение? А не слишком ли невероятное? Всё это очень, очень странно. Чертовки странно. Небывало, безумно странно.

Новое сердце.

Оно миновало длинную очередь людей, в том числе людей, имеющих возможность заплатить за операцию огромные деньги. Оно отправилось ко мне, просто потому, что мы совпали, и по резус-фактору, и по гисто-совместимости, и по целому перечню других данных. Оно отправилось ко мне, благодаря моей молодости, высокому шансу приживаемости и высокому шансу на успех.

Оно отправилось ко мне, через половину дня после того, как я прочитал сообщение о смерти Алана. Оно отправилось ко мне, через пару часов после того, как мне стало хуже вплоть до потери сознания.

Снова совпадение? А не слишком ли невероятное?

Но я ещё и понятия не имею, что с этой самой первой странности на меня постепенно начнут сыпаться и другие, куда как более безумные.

***

Врачи внимательно рассматривают мой рентген и анализы крови, обсуждают что-то, спорят, но почти не нервничают. Чего, конечно, нельзя сказать обо мне.

Но мои эмоциональные ощущения в данный момент мало кого интересуют.

И правильно: ведь самое сложное и ответственное дело предстоит сейчас не мне, а докторам. Им десять часов придётся простоять на ногах, и не только стоять, а выполнять мелкие и сложные манипуляции. Я получу наркоз, вырублюсь, буду «лежать и не отсвечивать», тогда как они будут вскрывать мою грудную клетку, пилить рёбра, отсоединять моё старое, слабое сердце, заменять его на другое, откачивать кровь, следить за давлением, да чёрт знает, чего ещё… Я мысленно отдаю им дань уважения и желаю удачи в этой работе. Пусть у них всё получится.

Меня раздевают догола, кладут на каталку, и везут в операционную. От волнения меня бросает в холодный пот, и мне кажется, что ткань под моей спиной полностью пропитывается неприятной, липкой влагой. Если меня помыли дезинфицирующим раствором, пока я был в отключке, то все старания пошли прахом.

Я закрываю глаза и вижу перед собой то-самое-лицо с фотографии из той-самой-группы в социальной сети. Алан Корсаков. Молодой парень, лет двадцати семи, в обнимку с симпатичной невысокой девушкой, счастливо улыбающийся. На фоне Эльбруса. И это его последняя фотография.

Неужели своей смертью он спасёт меня?

Я обязан выжить и выздороветь. Просто обязан. И ради него, и ради его жены. Чтобы тот страшный случай и все те мучения, которые ей пришлось вынести, не были напрасными.

И чтобы сердце Алана продолжало жить, пусть и в чужом теле. Точнее, в моём.

Меня перекладывают на операционный стол.

Я тихонечко попискиваю от ужаса, нетерпения и чёрт знает каких ещё чувств. Они перемешиваются и падают на меня лавиной. Сердце так сильно стучит, что я невольно опасаюсь: вдруг оно не справится, и откажет в последний момент?

К моему пальцу прикрепляют пищалку, которая отслеживает давление и пульс, вводят успокоительные лекарства, и напор сердца понемногу стихает. Мозги работают уже не так чётко. Я осматриваюсь вокруг, но вижу всё сквозь неприятный, зыбкий туман.

Рядом ставят бокс с новеньким сердцем. В данный момент оно подсоединено к специальному аппарату, который заставляет сердце сокращаться – так оно сможет ещё некоторое время просуществовать вне тела. Но когда мои сосуды пришьют к нему, то его будет заставлять биться не аппарат, а моя собственная кровь. Оно обретёт новую жизнь. Как и я сам.

Молодой анестезиолог шутит со мной, рассказывает что-то, но я не могу сосредоточиться и не понимаю ни слова.

Глаза болят, но нет сил поднять руку и потереть веки. Едва хватает сил закрыть их, чтобы не видеть над собой яркую лампу. К моему лицу приближается кислородная маска, но я уже не чувствую и не слышу, как она начинает работать. Поддаюсь сну, тяжёлому, как цементная плита, и проваливаюсь в ничто.

***

Итак, странности продолжаются.

Большую часть времени я сплю, накачанный различными лекарствами, и вижу во сне Эльбрус.

До этих странных снов я очень смутно представлял себе даже внешний вид самой горы, не то, что окружающих её территорий. (С географией у меня всегда было туго). Но теперь я вижу её чётко и ясно. Я будто сам нахожусь на одном из перевалов, задираю голову, напрягаю зрение… Эльбрус прямо здесь, передо мной, совсем близко, что я вижу даже провалы в снежном насте, едва присыпанные снегом каменные уступы. Его двухголовая, плавная вершинка поблёскивает, освещаясь лучами рассветного солнца.