Светлана Островская - Эмигранты. Документальная повесть

«Картины Генина воплощают социалистический идеал. …Может быть, что этим идеям принадлежит будущее»…

Но «Прекрасная эпоха» тоже закончилась, и новый, грозный век вступил в свои права. Стефан Цвейг, оглядываясь в прошлое из тревожного и мрачного времени 1930-х годов, назвал ее «вчерашним миром» – миром либерального космополитического оптимизма, навсегда оставшимся в прошлом в преддверии приближающейся новой мировой войны. Символами того безмятежного времени стали кафе на парижских бульварах, Эйфелева башня и знаменитый лайнер «Титаник». К началу Первой мировой войны мир Belle Époque был одновременно и глобализированным, и разобщённым.

В 1914 году, накануне начала Первой мировой войны, многие отказывались верить в саму возможность войны между европейскими государствами. Для всех было очевидным, что война – это экономическое самоубийство. Когда война уже началась, она казалась всем кошмаром, охватившим многие страны, и никому не было понятно, как могла произойти такая катастрофа. Охватив на несколько лет значительную часть мира, война уничтожила многое из созданного за предыдущие несколько десятилетий общего подъёма и расцвета глобализации. Погибло 8,5 млн человек и 8 млн было искалечено, в основном это были молодые люди – поколение, выросшее в эпоху процветания, глобализации и открытости мира. [4]

Приближение войны Роберт, кажется, не заметил, а она ворвалась в жизнь и изменила все и во всем мире. Он жил, попеременно меняя адреса то в Мюнхене, то в Берлине, наведываясь в Париж. Он чувствовал себя вполне европейцем, но ему напомнили, что он подданый Российской империи, враждебного государства, подлежащий высылке. Вот чего ему не хотелось – это возвращаться в родные края. Тем более, что в газетах писали, что российские евреи массово выселяются из прифронтовой полосы, незаслуженно обвиненные в предательстве в пользу Германии. Где теперь его родина? Семья? Дети? Где его дедушка, бабушка, дядя Вениамин? Живы ли? [2]

Все его друзья художники эмигранты разъехались, а некоторые призваны в армию или ушли добровольцами и погибли. Он не враг Германии, он часть ее. Так ему казалось, и не только ему одному…

Впрочем, судьба опять ему улыбнулась. Роберт Генин высылается в местечко Вальдтрудеринг в близи от Мюнхена под наблюдение местного командования. Здесь он не перестает работать, однако чувствует, что его утопические мечты больше не находят отражения в реальной жизни.

Роберт Генин. Милосердие

Социалистическая революция в Германии провалилась. Поля Фландрии усеяны крестами. По улицам европейских городов бродят человеческие обломки, без рук, без ног, отравленные газом, непрерывно кашляющие. Жизнь изменилась катострофически и, хотя военные действия еще идут, в 1915 году он публикует серию рисунков «Женщина на войне», «Вдова», а в 1917 году – серию гравюр на военную тему.

В 1917 году галерея Таннхаузер проводит его вторую персональную выставку, а в 1919 году третью. В этом ж году он берет в банке ссуду и покупает дом в Швейцарской Асконе, сдаeт его в аренду и уезжает в Берлин.

Роберт Генин в Берлинской мастерской

Послевоенный Берлин, как и Париж 1920х годов были полон соблазнов. Несмотря на ужасающую инфляцию, ночная жизнь Берлина привлекала эмигрантов, особенно художников. Наркотики, проституция, алкоголизм – вот то, что составляло суровую реальность женщин и мужчин на картинах многих художников того периода.

Литературный критик и мемуарист Александр Бахрах оставил яркий портрет Берлина начала 1920-х годов:

Странный это был город, неповторимый, и едва ли гофмановское перо способно было бы с достаточной убедительностью передать «несуразность» Берлина начала двадцатых годов нашего века. В нем смешивалось многое – еще не зарубцевавшаяся горечь поражения, крушение всех недавних кумиров и то странное – тогда еще, собственно, Европе неведомое явление, которое ученые финансисты именуют «инфляцией» и которое было не только экономическим или социальным, но в еще большей степени психологическим феноменом.

Марк Шагал говорил о Берлине 1920-х годов:

После войны Берлин стал чем-то вроде караван-сарая, где встречались все путешествующие между Москвой и западом… В квартирах на Bayrischer Platz было столько же самоваров, теософических и толстовских графинь, сколько бывало в Москве… За всю свою жизнь я не видел столько великолепных раввинов или такого множества конструктивистов, как в Берлине в 1923 году [6]

Не избегает соблазнов и Роберт. Вместе с друзьями он посещает злачные места ночного Берлина и затем, cовместно с Михелем Фингештейном издает серию гравюр «Из Берлинских притонов»

Роберт Генин. «Из Берлинских притонов»

В 1894 году, когда на престол взошел молодой император Николай II, Россия строила 3000-мильную Транссибирскую железную дорогу, которая обеспечила прямое железнодорожное сообщение от Уральских гор до Владивостока. Необходимо было проложить дополнительную ветку через китайскую провинцию Маньчжурия. После того, как Япония одержала победу над Китаем в китайско-японской войне 1895 года, Россия, наряду с Францией и Германией, убедила Японию не захватывать часть Маньчжурии, которую она получила по послевоенному договору. Граф Сергей Витте, министр финансов России, попросил и получил разрешение на строительство Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) через Маньчжурию в обмен на эту услугу. В 1896 году Китайская империя Цин предоставила России концессию на строительство, позволявшую построить и эксплуатировать железную дорогу, а также передать под российское управление довольно широкую полосу земли по обе стороны от железнодорожного полотна.

Решив перенести штаб железной дороги из Владивостока вглубь Маньчжурии, чтобы позволить строительство железной дороги из ее центра, группа инженеров была направлена туда, где река Сунгари пересекала проектируемую линию. Харбин был построен как железнодорожный узел там, где раньше были только несколько рыбацких деревень.

Сергей Витте посетил Маньчжурию в 1902 году. Качество жизни русских поселенцев повергло его в уныние. Он и князь Владимир Коковцов, товарищ министра, восхищались деловыми способностями евреев и приветствовали их поселение в Маньчжурии. Царь, который презирал евреев, все же согласился ускорить развитие Маньчжурии, предложив евреям возможность жить без ограничений, если они переедут в Маньчжурию. По выражению С. М. Дубнова, «ненависть к евреям во все времена соединялась с любовью к еврейским деньгам».