Владимир Губский - Лиля

– Это своего рода совершенство! – говорил он. – У вас золотые руки, Серёжа, а ещё у вас есть то, чего нет у остальных – это вкус. Да, да – вкус. Вкус это чувство, ощущение – его нельзя объяснить, измерить. Он просто есть, или его нет.

В знак благодарности Андрей Владимирович достал из-за шкафа рулон французского «торшона» и вручил его мне.

– А сегодня я угощу вас рассказом о том, как отливали конный памятник Петру в Петербурге, – сказал Бунин, закурив сигарету и удобно откинувшись в своём кресле. – Серёжа, вы, кажется, курите?

И он протянул мне пачку «Явы» . Я тогда не курил всерьёз, а скорее баловался, как и многие студенты, покуривал, особенно во время «сплошняков» . В те годы курили в институте многие, и Минздрав ещё никого не предупреждал… Курить мне не хотелось, но я не посмел отказаться и взял предложенную профессором сигарету.

– Так вот, – Бунин подвинул на середину стола пепельницу и начал рассказывать.

Сидя в кожаном аксаковском кресле, потягивая сигарету, я с интересом слушал любопытную историю о том, как отливали памятник Петру. Настя тоже слушала, удобно расположившись на диване.

– При отливке коня, – говорил Бунин, – форма неожиданно дала течь. Брызнула раскалённая бронза! – он развёл в стороны руками, изображая брызги. – Памятнику грозила гибель. Фальконе к тому времени уже не было в Петербурге, он вернулся в Италию. Один из мастеров-литейщиков, крепостной мужик, не найдя ничего подходящего, заткнул дырку пальцем! ..

Для убедительности Бунин вытянул указательный палец и сделал движение рукой вперёд. После некоторой паузы он продолжил:

– Палец его горел! .. Рабочий испытывал страшную боль, но держал палец и, по мере того как палец горел, продвигал его дальше. Он держал его до тех пор, пока не застыла бронза.

Мы напряглись, слушая эту необычную историю. Андрей Владимирович загасил сигарету, и она лежала в пепельнице, похожая на обгоревший палец. Осторожно я загасил и свою.

– Так вот, мои дорогие Настя и Серёжа, – Бунин посмотрел на нас, улыбаясь. – Узнав о подвиге литейщика, царица Екатерина была настолько восхищена этим поступком мастерового, что не только дала ему вольную, но и возвела в ранг дворянина и повелела выдать ему десять тысяч рублей премии.

Подобными историями Бунин «угощал» нас каждый раз, когда мы к нему приходили. Как-то, ещё осенью, в одну из наших встреч, он, усадив нас перед собой, спросил:

– Друзья мои, я вам не рассказывал о моём открытии Тициана?

Убедившись, что мы ещё не слышали такой истории, он достал из шкафа зелёную папку, раскрыл её и выложил на стол стопку бумаг и фотографий.

– Тогда послушайте…

И Бунин рассказал нам историю одной уникальной находки, сделанной им несколько лет назад. Начал он с того, что поведал нам о своих братьях. Один его брат жил в Москве и занимался математикой, второй – академик, проживал в Харькове. Одному из них, а именно академику, он решил сделать подарок к юбилею и с этой целью отправился на Арбат в комиссионный магазин. Поскольку в магазине его хорошо знали, то допустили в кладовую – порыться в залежах старых картин. Он долго рылся, перебирая и перекладывая стопки старых почерневших подрамников с работами неизвестных художников, пока не добрался до последней небольшой картины, лежавшей на самом полу.

– Картина лежала лицом вниз на цементном полу, – движением рук Андрей Владимирович показал, как он поднял с пола картину, при этом лицо его исказилось страшной гримасой. – От сырости она была в очень плохом состоянии! Под слоем грязи и плесени краски были едва различимы. В описи картина числилась как работа неизвестного художника под условным названием «Женщины с нотами» . Но когда я взял её в руки, друзья мои… я сразу почувствовал, что держу в руках не заурядную вещь, а работу мастера и, возможно, венецианской школы! Да, да! .. Я это сразу почувствовал. Это трудно объяснить, но сердце подсказывало мне, что у меня в руках нечто! ..

Бунин затянулся сигаретой и выпустил в сторону струю дыма. Последнее слово – «нечто» – было произнесено им как-то особенно и с таким внутренним восторгом, что сразу же представилось мне в виде большого яблочного пирога. После паузы Бунин продолжал:

– Картина так долго пребывала в магазине, не находя своего покупателя, что цена её сделалась чисто символической – всего пятьдесят рублей. Я купил её и отдал на реставрацию… В мастерской красочный слой расчистили и переложили на новый холст, – Бунин взял стопку бумаг, вынутых из зелёной папки, и стал раскладывать их на столе. – А дальше я подверг картину долгому и подробному анализу.

На разложенных на столе листах бумаги были отображены отдельные фрагменты картины с подробными к ним комментариями. Рассматривалось сочетание цветовых пятен, контуров предметов, деталей одежды, изображение раскрытых нот и прочих важных мелочей. Среди бумаг лежала фотография и самой картины, на которой были изображены молодая женщина с девочкой-подростком. Перед ними справа стояли раскрытые ноты, причём ноты были ромбовидной формы. Именно эта ромбовидная форма нот и помогла с точностью до десятилетия датировать время написания картины. Проведённый анализ позволил с уверенностью установить, что «спасённое» полотно принадлежало кисти Тициана.

– Это… была сенсация! ..

Он поднял указательный палец вверх и покрутил им в воздухе, как будто пытаясь услышать что-то далёкое.

О сделанном открытии он написал статью в научный журнал и собирался уже представить свою находку в Венеции, но…

Бунин развёл широко руками и покачал сокрушённо головой:

– Наш Лёнечка подписал закон о возврате всех ценностей, законность приобретения которых не установлена. А как попала эта картина в Россию – никому неизвестно. – Помолчав, он добавил: – Пришлось даже отказаться от публикации в журнале статьи об этой находке.

– И где же теперь эта картина? – почти одновременно с Настей спросил я.

– Теперь она в Харькове у брата, а после его смерти станет достоянием украинского народа, – закончил свой рассказ Андрей Владимирович.

Мы пробыли у Бунина до позднего вечера, а потом вместе возвращались обратно. На « Пушкинской» мы расстались. Я вернулся к себе в общежитие и был очень рад тому, что сосед ещё не приехал и я мог один пользоваться пространством комнаты.

Четырнадцатого февраля в институте во время большого перерыва в подземном переходе, ведущем в столовую, я неожиданно встретил ту самую девушку, образ которой поразил меня во время новогоднего вечера и за которой я потом ехал и шёл до самого её дома.

Я не верил своим глазам ! Уже смирившись с тем, что мне никогда больше её не увидеть, я был ошеломлён этой неожиданной встречей и, увидев её, застыл на месте, не в силах пошевелиться, как если бы увидел не её, а чудесного ангела с золотым нимбом над головой. Надо ли говорить, какой восторг испытал я, узнав, что она – наша студентка. И в ту же минуту я услышал, как где-то далеко в степи затрубили медные трубы и сотни коней пустились в свой последний аллюр. Звук труб усилился, и я понял, что они затрубили во мне. Что-то дрогнуло и запылало во мне ярким пламенем.