Eлена Цыгальман - Белые бабочки. Сборник рассказов

Оставшись одна, я прибегла к методу Шерлока Холмса, типа «если бы я сам был убийцей, где бы я спрятал труп». Я представила себя отцом, можно сказать, надела на себя его фантом, включила его сознание, его глазами вновь осмотрела комнату, закрыв от меня которую было осуществлено сокрытие «секретных материалов».

Я подумала, куда я могла бы спрятать вещь от подростка, будучи взрослым папой. «Повыше и замаскировав сверху газетами» – родился в голове почти мгновенный ответ. Я встала на табурет, протянула руки к шкафу и вытащила секретный журнал.

Я сама была ошеломлена внезапным успехом метода дедукции. Впоследствии пользовалась им не раз и весьма успешно, и вам рекомендую, кстати.

К слову сказать, с того памятного дня мною был поднят весь хранящийся в доме многолетний архив вышеуказанного издания, тщательно перелистаны все страницы, отобраны в сторону и внимательно изучены все статьи на интересующую меня тему.

Так что даже не пытайтесь воспрепятствовать изощрённому уму подростка в получении нужной информации…

Лёнька

Семья мамы в военные годы жила в небольшом домишке. Крышу дома в связи с нехваткой строительных материалов крыли пластами из коры деревьев. Стелили внахлёст, закрепляли. Но ребятишки часто залезали на невысокую крышу, ходили по ней, отчего крыша деформировалась и уже не была надёжной, протекая в дождливую погоду. А руки и ноги детворы от коры ранились множеством заноз и ссадин. И всё равно детей это не останавливало.

Отец Иван Фёдорович был на войне, а война была где-то очень далеко. Мать Анастасия Михайловна – на работе в совхозе. Детишки от мала до велика, хоть и были каждый приставлен к хозяйственным работам по силам и по возрасту, большую часть времени были предоставлены сами себе под незначительным приглядом слепого доброго дедушки Фёдора Филипповича.

Как-то стоял маленький четырёхлетний Коля, мамин брат, возле своей калитки. Мимо проходил деревенский мужик. Увидел мальца и спрашивает: «Как зовут-то тебя?» – «Николай Иванович», – по-взрослому представился пацанёнок. – «Как дела у тебя, Николай Иванович?» – «Да дела-то ничего, да только крыша худая, да ноги кривые», – поделился наболевшим маленький мужичок.

Фраза стала крылатой, её передавали из уст в уста по деревне. Теперь уже частенько подходили мужики к пацанёнку: «Здравствуй, Николай Иванович» – пожимали ладошку. – Как дела у тебя?»… И Николай в сотый раз повторял когда-то вылетевшую из его уст искреннюю реплику о самых больших проблемах в жизни четырёхлетки военного времени: «Крыша худая, да ноги кривые».

Лёне, моему родному дяде, тогда было только три года. Серьёзный такой, маленький мужичок, придумал себе игру, что он приходит в гости в свою же избу в качестве Игната или Аполлона (братьев отца).

Берёт котомку или узелок: «Мать, положи мне, чего там надо». Моя бабушка, мать Лёни, кладёт туда хлеба краюху, картошину, кусок рафинада, заботливо заворачивает.

Лёня быстро набрасывает на себя детское пальтецо, хватает свой узелок, и за дверь. Стучится.

«Можно! Заходи!» – откликаются на стук родители. Лёня заходит, важный такой. – «Ну, даствуйте!» – садится на стульчик, деловито забрасывает ногу на ногу, понарошку закуривает полую самокрутку. «Как живёте-то?» – мать с отцом едва сдерживают смех, но вслух смеяться нельзя – мужичок обидится.

«Да ничего, Игнат! Сам-то как живёшь? Ты по делам приехал или как?» (И не дай бог не угадать, а вдруг он Аполлон… Тогда рассердится, рванёт снова за дверь, и начнётся всё сызнова).

«Да хорошо дела-то, – отвечает “Игнат”. – Только вот наводнение было. Дак уборную унесло. Теперь в кусты ходим», – придумал сюжет на ходу Леонид, вспоминая недавно краем уха услышанное нечто подобное из уст взрослых.

Однажды мать, утомившись от повторяющихся «приходов гостя», на стук в дверь ответила «нельзя!». А это оказался не Лёнька, а уважаемый в деревне человек. Неудобно перед ним было, пришлось извиняться, рассказывая про игру, которую затеял младшой сынок.

Николай и Петя готовились к свадьбе Пети загодя, недели за две. Они были двоюродными братьями и добрыми приятелями, им обоим было по двадцать с хвостиком.

Коля был невысокого роста, коренастый, крепкий, пружинистый, с пронзительными карими глазами и залихватским волнистым каштановым чубом, который он часто небрежно откидывал назад ладонью.

Петя – полная ему противоположность: высокий, худой как жердя, курчаво-белокурый, голубоглазый и добрый…

Дело было в начале шестидесятых. На маленькой летней кухне был установлен самогонный аппарат и заранее припасено сырьё.

Процесс протекал небыстро. Зелье капало по чуть-чуть в приготовленную кастрюлю и затем разливалось по большим зелёным бутылям с широким горлом через алюминиевую воронку.

Крепость самогона определяли сами, на глаз, вернее, на язык, набрызгав по нескольку грамм в детских размеров эмалированные кружки. Символически чокались, глядя друг на друга, довольные, что всё идет по плану. Дегустировали добросовестно, каждую новую партию, без закуси, занюхивая рукавом. Время уже перевалило далеко за полночь, и у обоих братьев отчаянно засосало под ложечкой.

Освещение на кухне было не ахти какое – малюсенькая лампочка в углу. На припечке стояла какая-то кастрюля. Пётр сунул туда ложку и попробовал на вкус её содержимое. «Борщ вроде», – заплетающимся языком заключил он. И, обрадовавшись, парни навернули досыта того «борща».

Только ранним утром выяснилось, что в ту кастрюлю слиты были пищевые отходы, предназначенные для поросят. Там были остатки от супа, каши, картофельные очистки. А так как стояли они на припечке, то были тепловатыми и слегка томились…

Слух о ночной трапезе со смешками и прибаутками быстро добрался до Петиной невесты. Чудесная девушка Тоня не могла смириться с позором. «Не быть нашей свадьбе!» – как отрезала.

Петя был в отчаянии. Николай переживал, что вся работа насмарку… На семейном совете решали, как поступить. До заветной даты оставалось меньше недели. Собрались отцы Петра и Коли – Иван и Игнат – и отправились в дом невесты, прихватив с собой провинившихся и кающихся самогоноваров.

Беседа была непростой. Увещевали, мол: «пойми ты, девка, мужики всю ночь дегустировали, уставшие были, после работы. Ну проголодались, ну не знали, что за кастрюля, прости дураков!»

Уболтали. Плакала. Простила. Передумала. Любила.

А там и свадьбу деревенскую сыграли. Но нет-нет, да всплывёт тот памятный казус. «Ну как с таким целоваться?! Ведь свинячью еду умял и не побрезговал!» Пётр при упоминании краснел, Тоня сердилась, а родня покатывалась со смеху.