Татьяна Раутиан - Рассказы бабушки Тани. Книга вторая

Вернемся в наш родной колхоз. Оказывается, руководить – это очень даже непросто. Однажды досталась нам необычная работа. Надо было небольшое стадо перегнать из нашей деревни в другую. Недалеко – 25 километров. Но коллективчик в этом стаде подобрался – на удивление. Тут были телята, овцы, пара поросят, старый баран с крутыми, спиралью, рогами. Такая разношерстная публика не желала идти куда велено, а все время норовила повернуть назад, домой. Стоило попытаться собрать их в кучу, как тут же поросята, смешно забрасывая ноги вбок, начинали бегать кругами. А круторогий красавец баран и нрава оказался крутого. Только повернешься к нему спиной, как он наклоняет задумчиво голову и вдруг – короткий разбег, мощный толчок в попу. Бедный пастушок летит кубарем метра на три.

Но все-таки мы эти 25 километров преодолели за два дня.

Наконец пришло письмо от папы. Они с мамой вместе со своим институтом и всеми сотрудниками уехали из Ленинграда. 10 августа. Они уже знали, что ясли, в которых был Володенька, эвакуированы в Костромскую область, в Шушкадом. И что ясли находятся в помещении школы рядом с железнодорожной станцией.

Папа потом рассказывал: ночь, четыре часа. Поезд остановился. Сколько он будет стоять, пять минут или пять дней, – неизвестно. Мама больна, лежит. Папа решается на отчаянный шаг. Один выходит из поезда и идет разыскивать Володеньку в яслях. Кого-то там из воспитателей разбудил: «Где наш Володенька?»

Заставил найти Володю ночью среди сотни других малышей. Схватил его. От большого мешка одежды не осталось почти ничего – папе сунули какие-то вещички, чужие, которые оказались под рукой. Подписывается документ о передаче Володеньки, и папа – бегом в поезд. Ведь он в любую минуту может тронуться, и что тогда? Но – повезло. Поезд все еще стоял, и папа успел.

Володенька был очень болен, просто еле живой, у него уже десять дней был понос. Полтора года ему, а он не то что ходить не умел – даже голову не держал. Когда доехали до Кирова, нашли хорошую докторшу, и мама начала по ее указаниям лечить Володеньку. Никаких антибиотиков тогда не было. Желудевый кофе, свежие сливки, творог… Выходили!

Теперь надо всех остальных детей собрать. Мы все в разных местах, пришлось делать несколько рейсов. И тут не повезло Сергею. У него всегда любимой болезнью было воспаление легких. Но одно дело лежать дома, когда мама ставит свои замечательные компрессы, горчичники и банки.

А совсем другое, когда кусок железной дороги немцы разбомбили. И дальше надо пешком до города Буй – 75 километров. А мороз. А у Сереги температура 39, воспаление легких. А папа наш не молоденький, ему уже пятьдесят два года. Он уже второй раз голод переживает. Первый раз – в 1918 году.

И вот папа закутывает Серегу во все, что есть, кладет на раздобытые откуда-то санки и везет. Большого мальчика, которому почти тринадцать лет. На больших санях, где можно лежать, а не сидеть. 75 километров! Это невозможно даже представить себе.

Но папа выдержал и прошел эти бесконечные километры. И Сергей выдержал, не умер, не замерз. Они добрались до Буя, а потом на поезде еще 600 километров до Кирова.

Когда мы все собрались наконец в Кирове, наш Володенька уже начал вставать. В это время на рынке еще были продукты, так что он подкормился и окреп. Мама мне сказала, очень серьезно: «Таня, ты уже большая, если помру, Володенька будет твой сын». Мама действительно боялась, что с ней это может случиться. Сердце у нее давно пошаливало. Что с ней было, когда началась война? Тогда говорили «сердечный приступ». Что это значит? Мы не знали. Может быть, инфаркт? Тогда такого слова не было.

В это время многие терялись, не знали, что делать, рвались «домой, в Питер». Но мама точно знала, что делать. Ведь она помнила Гражданскую войну. Это же «недавно» было – всего лет двадцать назад. Она тогда приняла ответственность за младших братьев-сестер, за всю семью. И сейчас она знала, что главное – это запастись продуктами, что с каждым днем будет труднее. И организовала заготовку. Мы покупали на базаре ливер (легкие, печенку, сердце), варили, проворачивали через мясорубку, добавляли бульон и замораживали. Холодильников тогда вообще не было, но морозы в Кирове наступили очень скоро.

Однажды мама обнаружила в хозяйственном магазине кедровое масло, очищенное. В хозяйственном? Да! Оно предназначалось художникам, для разведения красок. Мама купила бутылочку, мы распробовали – вполне съедобно. И скупила в этом магазине весь их запас. Не так уж и много: 92 бутылочки.

В Кирове школьные здания были заняты госпиталями – сюда привозили раненых. А классы размещали в самых разных помещениях. Юра учился в фойе кинотеатра. Мой восьмой класс был в помещении мастерской по починке обуви. Места там было мало, поэтому занятия проходили в четыре смены. Моя смена была четвертая: с семи вечера до двенадцати ночи.

Возвращаюсь из школы. Ночь, звезды, мороз. Снег скрипит под ногами, громко, просто на весь город. Иду через базарную площадь. Днем там народ, а ночью – никого, тишина. И вдруг – запах горячего хлеба, просто оглушающий запах. Для голодного желудка непереносимо вкусный. Откуда? Догоняет меня санная повозка. Лошадь везет большие сани, на них – громадный ящик с хлебом. Везут его в магазин, утром продавать будут. Но этот запах! И у меня в голове как будто сон: я «вижу», как я догоняю сани, открываю дверцу этого ящика и хватаю две – только две! – буханки… Но, конечно, это только мечта, только сон наяву. Никуда я не бегу, не догоняю этот горячий хлеб. Не могу же я его украсть. Но могу же я помечтать…

Анатомию прочитала за пару дней в начале года – а что там учить, там и так все ясно. Это вам не математика и не язык. Анатомия и физиология дополнялись медицинскими упражнениями. Как делать перевязки. Как переносить раненых. Что-то было и про сельское хозяйство. Знали бы мы, что придется в поле работать, – кое-что постарались бы выучить получше.

Мы очень дружно не хотели учить немецкий: «Вражеский язык, мы его ненавидим!» Это, конечно, чистой воды спекуляция. Если есть шанс чего-то не учить – как упустить такую возможность!

Уже возникло и прижилось это слово. О великий и могучий! Если он переиначит умное заграничное слово вроде «эвакуированные», которого не произнести русскому человеку, – получается в точку. Конечно, мы и есть выковырянные из родных мест.