Елена Майорова - Любовь и страсть Сухово-Кобылина. Трагедия великого драматурга

Будущий драматург пришел в этот мир в то время, когда Россия залечивала раны нашествия Наполеона, когда еще не успели стереться из памяти события Отечественной войны 1812 года. Пушкину в это время было восемнадцать лет, будущему кумиру Александра Николаю Гоголю – восемь, другому предмету его восхищения, А. Грибоедову, до страшной гибели в Тегеране оставалось двенадцать лет, и еще восемь лет должно было пройти до восстания декабристов. Он жил в эпоху бурных потрясений и перемен – но напрасно было бы искать его имя среди бунтарей и прогрессистов. Во все периоды своей жизни он оставался верным легитимной монархии.

Сухово-Кобылины жили в центре Москвы. Пушкин писал: «Там пребывало богатое неслужащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, беспечные, страстные к безвредному злоречию и к дешевому хлебосольству».

«Дом, доставшийся по наследству отцу моему (Бол. Харитоньевский пер., 8, сохранился поныне), – вспоминала старшая сестра Александра, Елизавета, – был каменный, старинный, с сенями, построенными сводами и каминами нижнего этажа под сводами. Он был темен, комфортабелен, и если бы был отделан по-нынешнему, то считался бы прелестным домом. Он и по-тогдашнему, несмотря на нечистоту стен, весьма обшарпанных… считался барским домом. Он находился в Харитоньевском переулке, близ Чистых прудов. Теперь этот квартал заброшен, тогда он был сен-жерменским предместьем Москвы. Все знатоки фамилий жили близко от Чистых прудов, имели дома на Покровке, Разгуляе, Басманной и Мясницкой. Наш дом стоял посреди огромного двора, из которого в наше время даже в Москве выкроили бы два двора и два сада. Передний двор отделялся от улицы черной решеткой и двумя каменными столбами со львами на веревках; задний двор огромный, он не мог быть запираем и завален огромной конюшней, огромным сараем для экипажей и огромной складкой дров на зиму. Среди него оставалось еще огромное, пустое место, на котором для нас, детей, выстраивали зимой довольно большую ледяную гору».

Прислуживали в доме «10 невинных и полудиких горничных и, по крайней мере, 12 косолапых, совершенно уже диких лакеев». Кроме того, штат прислуги включал экономку, барскую барыню, кухарок, повара, кучеров, конюхов и пр.

Как только начинал таять снег, собирались в подмосковное имение «Воскресенское, отстоявшее от Москвы на 25 верст. Описать Воскресенское трудно. Оно осталось в моей памяти, как оазис в пустыне, как Эльдорадо, как блеск маленького земного райка», – продолжает Евгения Тур. «Попытаюсь описать его вам таким, каким, говорят, купил его мой отец в первый год своей женитьбы, таким, каким я помню это имение в мою молодость и детство. Въезжая в имение, вы ехали по широкому [настоящему из щебня] шоссе, [устроенному моим отцом]. Направо вырисовывалась при самом въезде старинная, белая, небольшая каменная церковь. За нею, отделяя ее от сада, находился зеленый овраг и через него – мост из белого камня. За мостом с одной стороны – деревянный домик с зеленой крышей, больница, а с другой – березовая роща. Потом опять вниз, и по сыпучему песку скатишься к реке… Круча была взаправду круча, и спрыгнуть с нее было небезопасно, несмотря на сыпучий песок. Барский двор стоял в глубине полукруглого двора. За ним тянулся Итальянский сад с липовыми аллеями, темными и сырыми, и с широкой аллеей перед самым домом посредине из берез. Березовая роща, как и весь остальной сад, примыкала к реке. За Итальянским садом направо раскинулся великолепный, веселый, роскошный Английский сад, с огромными лугами и довольно большим длинным прудом посредине [3] До наших дней от старого парка сохранились старые лиственницы, пихты, липовая объездная аллея и один из копаных прудов. . Различные деревья украшали его; на краю сада – огромный серебристый затон, над которым была поставлена зеленая скамья. Вообще скамей было вдоволь. Мать моя любила Английский сад и с особенной любовью занималась им. Он примыкал одною стороною к речке, другою – к оврагу, отделявшему церковь, шедшему к Итальянскому саду и к Воскресенской Швейцарии. С другой, [левой], стороны Итальянского сада находились оранжереи, теплицы и грунты: им не было числа. Я забыла гордость моей матери. У ней поспевали вишни в марте, персики в феврале, ананасы в январе, у ней цвели все растения Юга, громадные кактусы (cactus grandiflora), пионные деревья, магнолии величиною с небольшую березу и [злаки] всех пород; словом, в ее теплицах нашлись бы все редкие растения любого ботанического сада. Если мне поможет память, я скажу, что теплиц и оранжерей было не менее восьми или десяти. Всякий подумает, какое надо состояние, чтобы содержать и развивать все это при русском климате, но в то время думалось иначе: “У меня садовники свои, – говаривала мать моя, – заняты нашим лесом, а [в феврале] к Пасхе я продам фруктов Слоеву (известный купец, торговавший в рядах близ Василия Блаженного фруктами) на верные тысячи рублей и больше (тогда считали еще на ассигнации). Тысячи не безделица, а мы продаем только лишние фрукты и оставляем для себя вволю персиков, и вишен, и земляники”».

Река, лес, телята, жеребята и другая животная детвора окружали маленьких барчуков и барышень. В овраге, отделяющем усадьбу от села Воскресенского, жили барсуки; со сладким ужасом рассказывали, что в лесу водятся волки. Словом, Воскресенское было целым неизведанным, манящим миром.

Неописуемой красоты природа окружала владельцев и в родовом имении главы семьи Кобылинка Мценского уезда Тульской губернии. Привольные степи и знаменитые Тульские засеки – полосы лиственного леса, пересекающие территорию губернии с запада на восток, словно переносили детвору в иной, загадочный мир. «Заросли ягодных кустов – малины, черной смородины, белобокая клубника с мускусными красно-белыми плодами, начиная от Зеленых Ворот, были щедро разбросаны по двум главным оврагам леса, протянувшимся от Серебряного поселка и до поймы чистой светлой реки Плавицы: один – в сторону Кобылинки, другой – к деревне Захлебовке с ответвлением на Кобылинский Хутор и далее – на Ольхи. Детям насыпали ягоды в большие миски и заливали парным молоком, и они дружно работали деревянными расписными ложками. Лесной дух, сосновый либо ольховый, с той полянки, где были собраны ягоды, витал в горнице».

В господском доме было принято хлебосольно принимать гостей, особенно ровню себе, и обязательно подать милостыню нищему: это считалось непреложным и святым делом.

Зимой – снова в Москву, к развлечениям культурным и интеллектуальным. Дом Сухово-Кобылиных, по отзыву Белинского, славился в Москве своей образованностью. Родители были завзятыми театралами, позднее Александр Васильевич вспоминал «посещения оперы в Москве» в детские годы.