Максим Акимов - Женщины Гоголя и его искушения

Надо сказать, однако, что когда возникают рассуждения подобного рода (делающие намёк, или открыто говорящие о том, что Гоголь мог рассматривать для себя возможность сватовства к Балабиной), то авторы, скорее всего, держат в голове контекст других, более поздних и куда более драматических отношений Гоголя, в то время как отношение Николая Васильевича к Марии Петровне было чем-то вроде «светлой версии» его отношения к прежней таинственной незнакомке, чем-то, таившим чувство, но имевшим другой знак. Машенька была светлой противоположностью той сумрачной фигуры и, возбуждая в Гоголе симпатию, влекла к чему-то мечтательному, завораживающему и в то же время весёлому, лёгкому. Гоголю всегда было хорошо рядом с Балабиной – и в Петербурге, и за границей, где продолжатся их отношения. И любовь-то между ними безусловно была, хотя и трудно сказать, какою именно была эта любовь – скорее дружеской или всё-таки подразумевала иные оттенки? На данный вопрос могли бы ответить только двое, только они сами – Машенька и Николай могли бы прояснить эту загадку истории. Но они никогда и ни за что не приоткрыли бы завесу над этой тайной.

Несомненно лишь то, что история отношений Николая Васильевича с Марией Петровной оставила след в русской литературе. Невозможно с определённостью сказать, что же творилось в сердце Гоголя, что происходило в нём, но гоголевская литература цвела буйным цветом, она поражала красками.

В августе 1831 г. Пушкин писал А.Ф. Воейкову: «Сейчас прочёл «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались «Вечера», то наборщики начали прыскать и фыркать. Фактор объяснил их весёлость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю публику с истинно-весёлою книгою» [104].

С самого начала благополучного и, пожалуй, счастливого для Гоголя лета 1831 г., с Николаем Васильевичем происходили, как никогда, странные вещи: он был то рассеян, то взволнован, то впадал в меланхолически-романтические настроения, то вновь становился серьёзным и собранным. На каникулярный период он на первых порах хотел остаться в Петербурге, сняв дачу близ города (точнее – часть небольшой дачи), но потом вдруг сорвался и рванул домой в Васильевку, чем немало обрадовал мать и сестрёнок. Дома он принялся вдруг, ко всеобщему удивлению, расписывать потолки и стены яркими букетами цветов. Что-то затаённое, не высказанное никому, странно-романтическое прорвалось таким вот образом.

В отношениях с родными, то есть с матерью и сестрёнками, наблюдался самый тёплый период. Молоденький Гоголь окружил их своими заботами, собираясь всерьёз взяться за образование подрастающих проказниц, с тем чтоб устроить их судьбу и будущность наилучшим образом.

Когда вернулся обратно в Петербург, Гоголь не оставлял этих планов. Известно его письмо, которое он отправил матери, надумав забрать сестёр в столицу: «Если бы вы знали, моя бесценная маменька, какие здесь превосходные заведения для девиц, то вы бы, верно, радовались, что ваши дочери родились в нынешнее время. Я не могу налюбоваться здешним порядком. Здесь воспитанницы получают сведения обо всём, что нужно для них, начиная от домашнего хозяйства до знания языков и опытного обращения в свете, и вовсе не выходят теми ветреными, легкомысленными девчонками, какими дарят институты…» [105].

Однако сестрёнки гоголевские, как нетрудно догадаться, были разного возраста, и если младшие пока оставались ещё совсем детьми, то старшая – Мария – уже заглядывалась на кавалеров, и вышло так, что в институты поступать ей уже не было никакой охоты. В жизни гоголевской семьи появился красавчик Трушковский.

Здесь нужно отметить, что в нынешней гоголеведческой литературе отчего-то укоренился стереотип, который упрямо настаивает, будто Гоголь с самого начала недолюбливал избранника своей повзрослевшей сестры и относился к нему едва не враждебно. Странно читать такие вещи, ведь наиболее авторитетные и ранние источники свидетельствуют скорее об обратном, а те, кто нынче принимается судить об отношениях Гоголя с Трушковским, путают обстоятельства завязки этих отношений с эпизодами, когда Гоголь получил тяжкую «головную боль», возникшую по причине авантюризма и расточительства своего молодого родственника.

Так вот когда обаятельный Павел Трушковский появился в Васильевке и когда в него без ума влюбилась Мария-младшая, старшая Мария, то есть почтенная гоголевская маман, была не в восторге от его, так сказать, имущественного и социального положения. Бедноват оказался красавчик-то наш.

Однако Гоголь, узнавший, что сестра влюблена и до смерти хочет замуж за этого юношу, стал на сторону сестры, решил помочь устроить её свадьбу и убедил мать обойтись без предрассудков.

Владимир Шенрок так описывает данный момент: «Для Марьи Ивановны ещё с января 1832 г. наступило надолго суетливое и тревожное время, с тех пор как один её знакомый, красивый краковский поляк, заезжий землемер Трушковский, сделал предложение её старшей дочери. Очень естественно, что с тех пор до самой свадьбы все обычные занятия и интересы были отложены или отошли на второй план, а главное внимание было устремлено на осведомления о женихе, на разные необходимые приготовления и проч. Как бывает, между родственниками нашлись люди, не желавшие этого брака и старавшиеся разбить свадьбу. Сама Марья Ивановна Гоголь желала бы видеть дочь замужем за человеком богатым и обеспеченным, тогда как у жениха состояния не было; дядя невесты, А.А. Трощинский, был со своей стороны также недоволен и ясно показывал своё неодобрение, что, в свою очередь, не могло не действовать на Марью Ивановну [106].

Гоголь, – продолжает далее Шенрок, – старался убедить домашних не останавливаться разными не стоящими ни малейшего внимания мнимыми препятствиями. Он сочувственно отнесся к намерению матери устроить свадьбу без шума и объявлял себя врагом всяких свадебных обрядов и церемоний; советовал не смотреть на пересуды соседей и на мнения дяди-генерала, но действовать решительно ввиду взаимной привязанности жениха и невесты. О богатстве он судил так: жених «всегда может нажить его; нужны только труды. Но доброй души и прекрасных качеств человек никогда не наживет, если их не имеет» [107].

Гоголь любил своих сестёр и по-настоящему хотел счастья для каждой из них. Однако, как у любого живого человека, у Гоголя были свои пристрастия, и одну из сестрёнок, а именно – Лизоньку, он выделял особо и уж для неё хотел самого лучшего, мечтая, что Елизавета найдёт себя, свою семью и свою судьбу в Петербурге или в Москве. Но Николай Васильевич всячески старался скрывать тот факт, что любил Лизу больше других (хотя все догадывались об этом).