Тамар Бимбад - Субботней халы аромат

Администрация города явно не справлялась с размещением вновь прибывших. Местное население, не всегда готовое на гостеприимство, постепенно принимало отдельные семьи под свой кров. Приехавших регистрировали, выдавая талоны на мизерную еду в виде пустоватого супа, слабо заправленного мукой.

– Вода! Горячий вода! – раздавался на площади постоянный клич. Это было единственным, что всегда можно было получить.

Осиротевших детей устраивали в детские дома. Но толпы бездомных, беспризорных мальчишек рыскали по площадям и базарам, промышляя мелким воровством, охотясь за продуктовыми карточками драками, силой, групповыми атаками на слабых, старых, наивных и немощных людей, добывая себе этим скудное пропитание.

Вот уже две недели Дора оставляла родителей с маленьким Борей на привокзальной площади и уходила в город на поиски работы и на рынок, где пыталась обменять на еду то немногое, что у них ещё осталось. Её поиски были настолько безрезультатными, что однажды, доведённая до отчаяния, она вернулась к семье, едва сдерживая слёзы. Кто-то посоветовал ей уехать из Ташкента в городок поменьше, где было меньше беженцев и больше возможностей найти свой шанс на сельскохозяйственных работах. Поразмыслив немного, Бродские действительно решили уехать в маленький городок Янгиюль, расположенный неподалёку.

Янгиюль тоже встретил Бродских забитой привокзальной площадью с сотнями беженцев, занятых всё теми же попытками найти работу, крышу над головой и как-то выжить в сложившейся обстановке. Но привокзальная площадь была поменьше ташкентской, следовательно, и беженцев здесь действительно было меньше. Беженцев таким же образом регистрировали, выдавали талоны на такой же суп и так же предлагали горячий вода , как и на ташкентском вокзале.

Через неделю-две Дора нашла работу на окраине городка на большой животноводческой ферме, где в её обязанности входило убирать за козами да баранами и кормить их несколько раз в день. Знание местного языка в работе с козами да баранами не требовалось, да и узбеки худо-бедно говорили и понимали по-русски. Но теперь появилась возможность подкормить семью, и Дора была бесконечно рада своим достижениям. Её беспокоило состояние здоровья родителей, особенно отца. Длинная голодная дорога, бездомные неустроенные недели и постоянный стресс сильно подкосили его состояние: он весь опух, особенно ноги, ставшие огромными, как колоды. Он утратил интерес к еде и почти не мог передвигаться. Дора знала, что Папе нужен тщательный уход, постельный режим и правильное питание. Как, спрашивается, она могла всё это организовать для него? Время шло, а вся семья всё ещё жила под открытым небом.

Правление совхоза постоянно обращалось к населению Янгиюля, убеждая в необходимости помогать беженцам и приютить в своём доме как можно больше людей. Местным жителям пришлось потесниться.

Днём теснота казалась терпимой, так как жизнь гуртом во дворе была привычным делом. Двор, как система жизнеобеспечения, как повседневный театр узбекского быта, испокон века входил в национальную культуру Узбекистана. Во дворе стояли самодельные круглые печи (тандыры), в которых пекли большие круглые лепёшки, готовили нехитрую еду, кипятили воду, заваривая свои бесконечные чаи. И тут же во дворе, на специально построенных больших квадратных помостах (айванах), накрытых стёгаными одеялами (курпачами), поджав под себя ноги, вожделенно пили чай. Чай непременно должен был быть горячим даже в самую жару. А на себя мужчины надевали толстые ватные халаты, призванные помогать сохранить температуру своего тела. Сюда приглашали гостей, здесь собирались соседи, обедали и спали. Помосты (айваны) служили местом, на котором регулярно шёл обмен новостями, местом для домашнего увеселения. Их умышленно строили над текущими по дворам арыками, прохлада которых помогала пережить жаркий день. Баюкающий эффект журчащей воды придавал сладость послеобеденному сну и успокаивал усталость рабочего дня.

Когда на землю спускались сумерки, кипение дворовой жизни постепенно угасало и переходило внутрь домов, где люди готовились ко сну. Было тесно, но теснота была привычным делом. Никто не жаловался, всем хватало места: взрослые спали на топчанах, а дети – везде: на сундуках, скамейках, на полу. А тут ещё и семьи беженцев, снимающие угол, часто отгороженный висящей простынёй, как занавеской.

Бродским повезло. Им удалось найти маленькую комнатку, пристройку к дому с выходом на задний заброшенный дворик. Когда-то в ней, как в кладовке, держали всякие нужные и ненужные вещи. А теперь она была пустой и грязной, как сарай. Дора с матерью прибрали всё, как смогли, а хозяева дали им большую старую курпачу (стёганое одеяло). Её постелили прямо на глиняный пол, и она служила постелью для всей семьи. Для мебели места не оставалось. хотя мебели никакой всё равно не было. Поместилась в углу еле живая книжная полка, куда можно было разместить какие-то пожитки. Низкий потолок, как, впрочем, и стены, был сделан из земли, замешанной с глиной и соломой. Очевидно, в этой земле ещё таилась жизнь, поэтому сверху комнатки вместо крыши боролась за своё существование слабенькая травка.

Мало что помнит из своей маленькой жизни в Янгиюле полуторагодовалый Боренька, но многое рассказала своим детям позже Дора, точнее, Дора Ефимовна. Рыженький Боренька помнит, как в жаркий день купала его мама в арыке, помнит, как играл на заднем дворике с маленьким поросёнком, которого подарили Доре за хорошую работу. Поросёночек быстро вырос, его продали на базаре и затем на выручку заботливо и терпеливо выкормили опухшего дедушку. Свинину Бродские никогда не ели, даже в такие голодные годы. Их рацион и меню были более чем скромны. Ели отвары из отрубей, макуху, бабушка где-то доставала патоку, счастьем были узбекские лепёшки, заменяющие хлеб, а иногда – картошка, ставшая для Бори любимым блюдом на всю жизнь.

Летом 1944 года, когда стало известно, что Одесса освобождена, Бродские решили вернуться домой. Мама много рассказывала повзрослевшему Бореньке об Одессе. Он любил слушать её истории, но даже тогда, когда колёса телеги уже везли их с тряской по булыжной одесской мостовой, пятилетний Боря спрашивал Маму:

– А где же Одесса?

Их родной, тёплый, солнечный город встретил Бродских зелёной листвой и руинами разбитых домов и кварталов. Город выглядел израненным и больным, от чего на глаза наворачивались слёзы. Дора крепко сжимала заветный ключ от их квартиры и думала:

– Мы дома. Слава Б-гу, мы почти дома!

Рахиль Давидовна сказала притихшему от усталости мужу:

– Дома и стены помогают. Скоро приедем и отдохнём. Я тоже устала, мы все устали. Смотри, мы уже на Неженской!