Тамар Бимбад - Субботней халы аромат

А Боренька твердил своё:

– Так где же Одесса?

– Везде, куда не посмотришь – это Одесса, – ответила ему Дора и смахнула со щеки неудержавшуюся слезу.

Вот уже и пятый номер [20] Так говорят в Одессе. Имеется ввиду дом № 5. . Они сгрузили с телеги свои нехитрые пожитки и направились к воротам родного дома. Вошли во двор и остановились на мгновение, оглядывая дорогие сердцу истерзанные войной стены с зияющими дырами разбитых окон. А в глубине двора, как и прежде, бежала вверх на второй этаж лёгкая лестница с перилами по бокам. Эта лестница снилась Доре по ночам, когда спускалась ночь на ресницы в течении всех этих четырёх лет. В поездах и на узбекской курпаче, пронизанной душком чужого тела она мечтала взбежать по этой дорогой лестнице, ведущей к заветным дверям родного дома. Бросив, где стояла, свою поклажу, спешно доставая по дороге ключ из кармана, Дора кинулась к двери и с возбуждённым восторгом стала вставлять его в замочную скважину. Но странное дело! Дверь не поддавалась. Мало того, за дверью раздался какой-то шум, шарканье ног и грохот цепочки.

– Кто там? – прозвучал чей-то помятый скрипучий голос. – Чего-кому надо?

Дора обомлела. В полной растерянности оглянулась она на застывшую мать и вдруг с силой и отчаянием затарабанила в дверь:

– Выходи, слышишь? Выходи. Это ты здесь не понятно, что делаешь! – Ей было всё равно, что её слышит весь двор. – Пусть, пусть слышит. Пусть все знают, что мы наконец дома. Это наш дом, наша квартира и никому её не отдадим.

На шум и крики стали выглядывать из окон соседи и, запахивая старенький халатик, вышла из соседней двери… мадам Фанштейн.

Квартиру Бродских занял Васька-фотограф, живший до войны в полуподвальном помещении под лестницей. Многие оставшиеся в доме нееврейские семьи тоже перебрались в квартиры уехавших или погибших евреев. В этих квартирах оставалась мебель, постельные и кухонные принадлежности, книги, сервизы и столовое серебро – всё необходимое, чтобы войти с пустыми руками и жить с комфортом. Когда беженцы возвращались домой, прижившиеся в их квартирах люди чаще всего не хотели оттуда выезжать.

Фанштейнам повезло: их квартиру отдали назад довольно быстро. Бродским же пришлось долго и болезненно воевать, чтобы вернуть свою. Васька-фотограф въехал на жилплощадь Бродских с помощью дворника Ленского. Того самого, который тяжеленными сапожищами с яростью топтал содранные со стен портреты Абраши и Тимофея, отца Бореньки. В расчёте на то, что Бродские сгинут где-то и не вернутся, дворник и Васька выбросили всё, что сочли нужным, в том числе и семейные фотографии. Среди них было много фотографий Тимы, отца Бореньки, из-за чего он никогда не знал отцовского лица.

Пока Дора ходила по разным инстанциям, добиваясь возврата квартиры, Бродских приютили у себя Фанштейны. У них в доме яблоку негде было упасть, настолько было тесно. Кроме Бродских они дали приют Евиной двоюродной сестре с маленькой дочкой Сонечкой, которая на два года была старше Бореньки. В двухкомнатной квартирке Фанштейнов, состоящей из маленькой столовой и маленькой спальни, проживало восемь человек. Около полугода Дора обтаптывала пороги местных властей и ничего не могла изменить. И, наконец, она решила обратиться за помощью в Кремль, в Москву, к Климентию Ворошилову. Пришёл ответ, в котором категорично было приказано освободить жилплощадь Бродских в течении 24 часов. Боря с Сонечкой бегали по двору с радостными возгласами:

– Ура! Победа! Мы победили! Квартира наша!

Соседи-доброжелатели были рады за Бродских. Рахиль Давидовна всегда была кладезью мудрости для всех, кто искал её совета, и поэтому пользовалась большим уважением всего двора. Только сама бабушка была очень огорчена судьбами тех еврейских семей, которых недосчиталась в доме по возвращении.

На семью Ланковских, детей которых очень любила Рахиль Давидовна, донёс в немецкую комендатуру всё тот же дворник Ленский. Это случилось в первые же дни после взятия немцами Одессы. У них было четверо детей. И, когда за ними пришёл с арестом румынский конвой, простая женщина, прачка тётя Валя, живущая в доме, украдкой предложила Ланковскому-старшему оставить с ней младшую дочь, четырёхлетнюю Диночку, чтобы хотя бы ей дать шанс спасти жизнь. На что отец с болью, стоящей в глазах, ответил:

– Спасибо, но нам всем надо быть вместе. Кто знает, какие испытания выпадут на долю ребёнка, незащищённого семьёй?

Ланковские, как и многие другие евреи дома, так больше и не вернулись. А по Одессе пробежали взволнованные разговоры о массовых расстрелах еврейского населения в районе знаменитой Слободки. Это было страшно.

Около трети квартир опустело в доме. Часть евреев бежала до прихода фашистов в Одессу. А другая, большая часть, оказалась расстрелянной, замученной, многие были угнаны неизвестно куда. И, пока еврейские квартиры стояли без хозяев, находились людишки, которые без стыда и совести тащили из них всё, что только можно было унести: подушки, ковры, постельное бельё, посуду и даже мебель. Соседи дома часто знали тех, кто воровал и какие вещи куда и к кому попали. Тем, кому удалось вернуться, доброжелатели-соседи шептали по секрету, где они могут востребовать свои вещи, но получить их назад далеко не всегда удавалось. За них часто надо было бороться и нередко с опасностью для жизни.

Из квартиры профессора Кацмана, например, было украдено пианино. Кацманам удалось узнать, где оно находится, всего в нескольких кварталах от дома на соседней улице. Но, отправившись за своей фамильной реликвией, профессор больше не вернулся. Его ждали, его искали, но он пропал бесследно.

Наворовавшиеся строго-настрого наказывали своим детям никогда не приглашать в дом своих друзей по двору, боясь, что кто-то из них может случайно узнать или вынести украденное, и их деяния станут известны окружающим. Бывали случаи, когда еврейские хозяйки узнавали свои полотенца или простыни на чужих бельевых верёвках во время сушки. И каждый потерпевший решал для себя сам: идти на конфликт в борьбе за своё, или нет. Живя в трудностях и послевоенных лишениях, многие еврейские семьи не сумели вернуть нажитое добро. Многие просто устали от борьбы и, стараясь избежать конфликтности, жили дальше, не думая о потерянном.

Весь город беззубо зиял руинами домов, и наивно бесстрашные мальчишки рыскали по развалинам в поисках трофейных находок и романтических приключений. Дети пролезали в узкие щели подвалов и находили немецкие штыки, наганы и даже гранаты. То и дело в разных районах города раздавались взрывы, при которых трагически гибли дети, неумело обращавшиеся с пороховым оружием.

Боря тоже был счастливым обладателем найденных им трофеев. Часами он начищал до блеска найденный немецкий штык с маленькой свастикой возле рукоятки. А однажды ему посчастливилось найти наган. Правда, он был очень ржавый, и ни одна его деталь не сдвигалась с места, но всё же настоящий. Боря прятал свои сокровища дома под кроватью, но соблазн показать их друзьям во дворе был очень велик.