Борис Михайлов - Журналист из СССР. Записки о времени и профессии

Новый постоялец, высокий чиновник из геологической службы «Азнефти» был дальним родственником Серебровского – известного организатора нефтедобычи в Азербайджане в 20-е годы, кичился этим, и вёл себя бесцеремонно. Подолгу занимал ванную, не убирал за собой мусор, забывал тушить свет и закрывать на ключи входную дверь. Он прожил до конца войны и вернулся в Грозный разрабатывать новые месторождения нефти. Запомнилось, что в своей комнате на окне, в картонной коробке в кальке, он постоянно держал большой кусок американского маргарина, а я тайком постоянно отрезал по кусочку и съедал, за что попадало от бабушки. Маргарин был вкусный, как сливочное масло, которое я больше помнил по детскому саду, хотя по карточкам мы его немного получали. Весь паек соленого сливочного масла помещался в стеклянную литровую банку. Мама оборачивала её мокрой тряпкой и держала в миске с водой, которую регулярно меняли. Холодильников ведь не было.

Шел 1942-й год, мама работала в Наркомате (по – современному, в Министерстве), как и папа, имела литерные карточки на продукты, обедала в совнаркомовской столовой, жить должны были бы мы прилично. Но почему-то запомнилось, как мама с бабушкой радовались хлебным крошкам, которые изредка приносила нам Андреевна. Её сын работал шофером на хлебовозке, и в конце каждого дня щеточкой аккуратно сгребал накопившиеся в кузове крошки. Они были черными, подгоревшими, но в доме Андреевны из них умудрялись готовить какое-то варево. Моя бабушка перемешивала крошки с дефицитным подсолнечным маслом и жареным луком, добавляла зелень, и мы ели это с мацони. Получался вкусный и сытный завтрак.

Из военных лет запомнились окна, заклеенные газетными полосами крест на крест, на случай если разобьются, чтобы осколки стекол не разлетались по комнате. На ночь на окна опускали синие плотные бумажные шторы, чтобы свет из окон не привлекал внимание летчиков немецких бомбардировщиков. Но не все бакинцы строго придерживались предписания Штаба обороны города, забывали с наступлением темноты опускать шторы. Для борьбы с нарушителями через несколько месяцев после начала войны, в темное время суток, в домах стали полностью отключать электричество. Официально объяснили недостатком электроэнергии, круглосуточно работающим заводам. В каждой семье завели коптилки. У нас их было три или четыре. В нашей комнате горела всю ночь, у тети Симы, и ее мамы, и на кухне. Кухонной коптилкой, горящей всю ночь, пользовались также при посещении ванной комнаты и туалета. Коптилка представляла собой бутылочку от пектусина, лекарства от кашля, наполненную керосином, в которую вставлялся через специальную трубочку с ободком, фитилек из хлопчатой ткани, свернутой жгутиком. Коптилка на 150 – 250 мл керосина беспрерывно горела несколько суток. Керосин в доме был всегда. С началом войны часто отключали газ и тогда пищу готовили на керосинках и керогазе, их в доме имелось несколько.

Помню воздушные тревоги, и как дежурные среди ночи стучали в двери, требовали идти в бомбоубежище. Оно было где-то далеко, и мама нас с братом никогда туда не водила. Слава Богу, ни одна бомба на Баку не упала. Залетел на разведку один самолет «Юнкерс – 88», и его сбили. Обломки выставили в парке Красной Армии (теперь парк офицеров) напротив Голубой мечети. Меня – детсадовца последней старшей группы, в 1942 или 1943 году водили в парк смотреть остатки самолета. Запомнил на всю жизнь огромные черно – белые кресты и свастику.

На второй год войны, папу призвали в армию и через несколько месяцев учебы, присвоив звание лейтенанта, командировали в Иран в город Хорремшехр. Там, с другими советскими инженерами, а позже, и, с прибывшими американскими специалистами, они приступили к подготовке иранского порта, на восточном берегу реки Шатт-эль-Араб, к приему американских судов. Власти США выбрали этот порт, в семидесяти километрах от впадения иранской реки в Персидский залив, для разгрузки гуманитарной и военной помощи СССР по программе Ленд – Лиза. Однажды папа приезжал в командировку в Баку. С ним, во дворе нашего дома несколько дней стояли три огромных новеньких «Студебеккера». Вот привалило радости пацанам нашего и близлежащих кварталов! Шофера – солдаты, соскучившиеся по «гражданке», охотно общались с мальчишками, позволяли лазить по машинам, сидеть в кабинах. Водители ночевали у нас в квартире. Бабушка стелила им на полу в кухне и в коридоре.

Воспоминаний о войне больше грустных. Наш большой, густонаселенных двор, почтальон или посыльный из райвоенкомата, похоронки и страшные рыдания, бьющихся в истерике молодых вдов и матерей, лишившихся сына.

Ругаю себя, не расспросил тётю Симу при жизни, каким образом, в 1943 году, она оказалась, в Ставропольском крае под городом Моздок, директором опытного овощеводческого хозяйства. Название села – Хутор Русский Первый, я вспомнил в девяностые годы, в чеченскую войну. Вспомнил и Терско – Кумский оросительный канал, в котором купался с местными ребятишками летом 1944-го. По своей воли Сима оставила Баку, и поехала в места, разоренные войной, только – что освобожденные от оккупации, или, как позже сказали бы, – партия послала. Тогда был слишком мал, позже другие заботы и проблемы волновали. Об этих детских годах вспомнил, лишь когда решился писать мемуары.

Из тех лет помню только, что в январе 1944-го, Сима вернулась в Баку, одна или с кем – то еще, не помню. Приехала за деталями для двух тракторов в её хозяйстве, и семенами. Перед отъездом убедила маму разрешить ей и меня забрать с собой. Объясняла, что облегчит жизнь оставшимся, останется моя продовольственная карточка. В селе, почему-то названном хутором, есть начальная школа. И с третьей четверти пойду туда учиться. На свежем воздухе закалюсь, поправлюсь. С едой не будет проблем, она ведь директор большого овощеводческого хозяйства, которое правильнее бы назвать совхозом. Дом её, слегка разрушенный войной, полностью восстановлен, вокруг большой фруктовый сад. Уговорила, и мама, скрепя сердцем, впервые рассталась со мной на неопределенное время.

В январе 44-го не вся еще советская территория была освобождена от немецкой оккупации, но по всем признакам чувствовалось, Победа скоро. Как мы добирались, в памяти не сохранилось. Отчетливо помню лишь лежащую на земле, длинную, а когда-то высокую водонапорную башню на железнодорожной станции Моздок.

В школу я пришел в конце января. Среди учеников, в классе, было много переростков. Три года войны и оккупации школа не работала. Меня встретили настороженно и с любопытством, – из города, мама самый главный человек в селе. Реально, главнее председателя сельсовета. Даже учителя не сразу разобрались, что Серафима Васильевна мне тётя.