Нина Фалина - Валентин Фалин глазами жены и друзей

Смутное время и отчасти склад характера были причиной того, что материальные ценности быстро таяли. Когда наступала нужда, вещи продавались за бесценок, о чем, однако, не принято было жалеть. Мама еще припоминает красивую массивную мебель, тяжелые портьеры, старинное серебро и хрусталь. Когда я начала осознавать себя, ничего приметного в доме практически не осталось.

Порой доходило до абсурда. Одна дочь пропалывала в саду грядки, надев старинное кольцо. Соскочив с пальца, оно так и осталось где-то в земле (жаль, что не проросло другими драгоценностями). Другая дочь играла с выпавшим из оправы бриллиантом и потеряла ценный камень. Родителям же в это время досаждали заботы о том, как свести концы с концами.

В 1930 году дедушку обвинили в «шпионаже в пользу Соединенных Штатов». Два месяца он находился под следствием. Имущество описали, часть вывезли (безвозвратно). Потрогав шаль, в которую куталась бабушка, ожидавшая своего первенца, следователь милостиво соблаговолил ее оставить. Ребенок (моя мама) родился слабым и всю жизнь болеет.

Лавина арестов, прокатившаяся в 1937 году, грозила разметать весь дом, где свил гнездо «американский шпион». Мне доводилось видеть документальные кадры: люди приветствуют Сталина. Вполне нормальные, с виду мирные граждане. А из уст вырываются страшные слова: «Смерть врагам народа».

Хороший знакомый, назначенный руководителем строительства консервного комбината на острове Муйнак в Аральском море, пригласил дедушку приехать к нему в качестве главного инженера. Забытое Богом место, где традиционно томились политические ссыльные вперемежку с уголовниками. Но тогда подальше от Москвы – спокойнее. На Муйнаке семья прожила все предвоенное время.

Что это был за остров? Пески, барханы, жара за 40 градусов (младшая дочь в слезах жаловалась: «Песок кусается!»). Местные жители, каракалпаки, чтя традиции восточного гостеприимства, приносили сладчайшие, как мед, арбузы, в больших мисках черную икру (ее ели ложками).

Сейчас из-за неразумной деятельности человека море отступило на много километров. Кругом – больная, потрескавшаяся, засоленная земля. Рыбоконсервный завод, чуть поддерживавший свою жизнедеятельность за счет привозного сырья, недавно прекратил существование.

Бабушка возвращалась в Москву с тремя детьми без мужа, который должен был завершить служебные дела. При подъезде к столице настигла страшная весть: война. Вскоре дедушка прислал телеграмму: «Призван в ряды Красной армии».

И снова случай (а может, Господь Бог?) спас ему жизнь. Дедушка тяжело заболел, оказался в госпитале. Воинская часть, к которой он был приписан, попала на фронте в окружение. В живых не осталось никого.

Из госпиталя дедушку отправили в «иранский поход». Ввиду «секретности» операции семье ничего не сообщалось. Потянулись тревожные месяцы ожидания. Всезнающие соседки уже нашептывали бабушке, что муж бросил ее с малолетними детьми.

Однажды одиннадцатилетняя дочь (моя мама) проснулась от ее горького плача. Измученная наветами молодая женщина не выдержала:

– Ирочка, как ты думаешь, папа вернется к нам?

Зароненное сомнение трудно изгнать. И вдруг сын, которому нет и пяти лет, заявляет:

– Сегодня вернется папа.

Нет никаких видимых поводов так думать. Малыш вообще едва ли помнит отца. Но с уверенностью, присущей только детям, он повторяет:

– Я знаю, сегодня приедет папа.

А дальше почти из области мистики – отец приехал, приехал именно в тот день! Младшая дочь не узнала его:

– Какой-то дядя едет на лошади.

Дедушка вернулся, и они прожили дружную, жаль, что короткую совместную жизнь. Судьба забрасывала их в разные города, в России и за ее пределами, пока наконец семья не нашла пристанище в своем Измайлове.

Я пошла в первый класс

Большой измайловский сад всех одаривал летом цветами. Цветов было множество, самых разных. Они сменяли друг друга по срокам цветения. Так что с весны и до поздней осени нежные или яркие краски неистощимой на фантазию природы радовали глаз.

Изредка в саду устраивались чаепития. В честь особого гостя или в дни рождения. На дорожках чинно в ряд стояли столы, на столах – пироги.

Стряпанье начиналось с утра, и по саду разносился аппетитный дух печеного теста. Мои старые тетушки были особые мастерицы в кулинарии. Жизнь и небогатые прилавки магазинов научили их этому искусству. У каждой был свой особый, только ей известный рецепт.

Завершали эту картину огромный медный самовар и разноцветные, разновеликие веселые чашки. Какие это были вечера! До сорока человек собиралось в иное время!

Сейчас дома нет. Он был снесен в 1976 году по плану подготовки города к Олимпийским играм. На месте сада вырос лес. И уже ничто не напоминает о прежнем счастье.

Я была очень любима. Родителями, бабушкой и дедушкой, многочисленными тетушками.

Вероятно, еще и потому, что родилась первой в четвертом поколении. Одни занимались со мной музыкой, другие дарили книги. Первые ягоды, появлявшиеся на рынке, первые цветы в Измайлове – мои.

У папы я – поздний ребенок. Ему было тридцать пять лет, когда я появилась на свет. Маме иногда приходилось сдерживать его порывы родительской нежности. Когда я болела, что случалось нередко, он возвращался с работы с игрушками или лакомствами, стремясь скрасить строгость постельного режима.

Как-то мне очень захотелось большую куклу. До закрытия магазина, который находился далеко от дома, оставалось полчаса. Откликаясь на настроение ребенка, отец взял такси, и мы успели в последнюю минуту сделать желанную покупку!

Говорят, что балованные дети становятся эгоистами. Очевидно, родители умели находить такие слова, что я не злоупотребляла их любовью. Если в ответ на вопрос, дорого ли стоит предмет моего вожделения, мама говорила: «Дорого, Ниночка», я, вздыхая, отходила подальше от искушения.

В целом я росла обычным ребенком. Как все дети, мечтающие скорее повзрослеть, торопила время. Еще одна причина заставляла спешить. В 1980 году, когда мне должно было исполниться двадцать пять лет, Н. Хрущев обещал построить коммунизм. Так не терпелось посмотреть на него!

Из своего детства я вынесла во взрослую жизнь потребность любить и заботиться о других, уверенность во взаимности этого чувства.

Не могу сказать, что я не наблюдала ссор. В старой ленинградской квартире, где ютилось несколько совершенно несхожих людей и поколений, их было предостаточно. Но все это относилось не к нашей семье, воспринималось как неправдоподобное и противоестественное. Долгое время я считала, что других несчастий, кроме болезни и смерти близких, не бывает.