Нина Фалина - Валентин Фалин глазами жены и друзей

Взглянув на меня, мама все поняла. Потом она призналась, что у нее тоскливо сжалось сердце. Конечно, блестящая партия, но едва ли осуществимая. А другой судьбы она дочери не желала.

Валентина же по возвращении ожидали новые семейные неприятности. Работа не давала удовлетворения. Жить все больше становилось в тягость.

Утром он пригласил меня к себе в кабинет. Взяв, как обычно, блокнот, я вошла к нему. Несколько слов о поездке и вдруг, как бы невзначай, вопрос:

– Нина, что бы вы делали, если бы меня не стало?

Я не понимаю, еще не проснулась от болгарского сна, мысли путаются, наконец складываются в одну, страшную: он болен, я его потеряю. Глаза застилает туман. Валентин продолжает что-то говорить, я не очень хорошо слышу, наклоняю голову, пытаясь скрыть слезы, но их уже не скроешь.

– Нина, что с вами? Вы меня любите?

Более необычное признание в любви мне не знакомо.

Так он остался жить! Но я этого еще не знала.

Когда впоследствии кто-либо, включая и бывшую жену, пытался сказать обо мне нечто нелицеприятное, Валентин неизменно круто обрывал:

– Эту женщину не трогать! Ей я обязан жизнью!

Почему он расстался с первой женой? Кто захочет бросить в него камень, пусть подумает вот о чем.

В 1971 году она тяжело заболела, была на краю гибели. Переговоры вокруг Берлина шли тем временем полным ходом. Никто не мог заменить Фалина ни там, ни здесь.

Здесь потому, что обязанностью мужа было сделать все от него зависящее для спасения жены. После неудачной операции с тяжелыми последствиями безотлагательно требовались все новые и новые лекарства, доставку которых Валентин организовал со всего света. Бесконечные консилиумы проводились с обязательным его участием: он знал особенности организма больной. К его рекомендациям прислушивались.

Там потому, что неизвестно еще, кому по плечу была такая ноша: требовалось идти впереди времени и, несмотря на пропаганду, которая во всех странах пользовалась и пользуется одними приемами, представить себе, каким должно быть лучшее будущее.

Итак, он стоял перед выбором и нашел свой выход. Утром летел в Берлин, проводил там деловые встречи, вечером возвращался в Москву, в больницу, к жене. Через день-другой все повторялось сначала. Москва – Берлин, Берлин – Москва. Так в течение полутора месяцев. Бортпроводницы уже знали его, приветствовали как старого знакомого. В больнице также привыкли к его присутствию. А когда выписывали жену, врачи больше опасались за здоровье мужа.

И после этого услышать:

– Вы все хотели моей смерти.

– И я?

– И ты.

Подобные дикие сцены в различных вариациях повторялись с тупым упорством и незавидной регулярностью. Разрыв становился неминуем.

Но я отвлеклась. Вскоре после столь оригинального объяснения Валентин принес мне пластинку – подарок ему от Вана Клиберна:

– Если хочешь меня понять, послушай это.

Едва дождавшись окончания рабочего дня, побежала домой. Вечером, закрывшись в комнате, в сумерках слушала музыку Бетховена. Слушала не ушами – сердцем. Плакала. Смотрела на икону Владимирской Божьей Матери, которой нас благословил Валин знакомый, Михаил Михайлович Успенский, племянник писателей Глеба и Николая Успенских. Впервые молилась за Валентина. Как умела. Самые разные оттенки переживаний откликались в моем сердце. Здесь он радуется, а тут тревога. Что его тревожит? А вот – глубокая, философская печаль. Да такая, что тоска сжимает грудь… Но что это? Робкие, нерешительные всплески торжества? Да, конечно, он торжествует! Ликующая музыка нарастает лавинообразно, рвется из динамиков в мир! Что это могло значить? А это была наша встреча.

Так, еще не зная примечательной истории этого человека, я приоткрыла в нее дверь. Спасибо Бетховену. Старую, порядком заигранную пластинку мы бережем как дорогую реликвию. И мне до сих пор кажется, что лучше Клиберна никто не исполняет этот концерт.

Светлый и одновременно драматический период начался в нашей жизни с наступлением 1980 года. Вернувшись однажды из краткой командировки, Валентин не застал меня на работе: я простудилась. Позвонил по телефону, спросил, можно ли меня навестить.

Что тут началось! Наша маленькая квартирка всегда содержалась в порядке. Но ведь такого гостя она еще не видела! Мы с мамой суетливо вытирали и без того чистую мебель, своим волнением заразили даже всегда спокойного, мудрого дедушку. Да еще надо было скрыть следы насморка.

К моменту, когда пришел Валентин, все было готово: горячий чайник посапывает на плите, стол сервирован остатками старинной английской посуды, чуть дымится еще теплый пирог. Мы, наконец успокоившиеся, идем открывать дверь.

За чаем Валентин молча протягивает мне маленькую коробочку. Он не знает, как я отнесусь к его подарку, – я просила его не привносить в наши отношения ничего материального. Спустя годы я лучше понимаю это вечное желание любящего мужчины – осыпать свою любимую подарками (не важно, золото это, или простой металл, или цветы). Со смешанными чувствами я открываю коробочку, глаза загораются, кровь приливает к щекам – маленькие золотые серьги блестят на белом бархате. Нет слов. Молча показываю сережки маме, она укоризненно качает головой:

– Валентин Михайлович, очень вас прошу, не балуйте мою дочь.

Полтора года спустя, на работе, я сняла эти серьги, чтобы промыть их специальным составом, который принесла моя коллега. Наливаю его в стакан, разбавляю водой, опускаю туда сережки. Мое внимание кто-то отвлекает, я ставлю стакан на стол. И надо же такому случиться: другая сотрудница, решив, что это ее стакан, выливает из него воду в раковину, а вместе с ней – подарок Валентина. Я успеваю схватить одну серьгу, другая уплывает от меня.

В отчаянии звоню мужу:

– Случилось несчастье!

Узнав, в чем дело, он облегченно смеется.

Потребовалось время, чтобы я поняла: нельзя его так пугать. Моя коллега, более сообразительная в такой момент, вызывает слесаря. Он готов помочь, но:

– Сколько заплатите?

– Сколько хотите!

Держа в руке мое сокровище, безжалостно произносит:

– Десять рублей (по тем временам существенно).

Под возмущенные взгляды и знаки подруги я совершаю обмен.

После этого визита Валентин пришел к нам снова, потом еще – и закрутилось-завертелось. Мама и дедушка вели себя с предельной деликатностью. Нередко мама помогала мне приготовить ужин на двоих, сама же уходила к сестре, что жила по соседству, предварительно накормив дедушку. А дедушка, обычно такой хлебосольный, отказался от приглашения своих гостей.

Гостеприимство было у него в крови. В пору, когда все были живы, в его доме за обеденным столом почти каждодневно собиралась большая семья: он с женой, четверо детей и обязательно еще один-два человека. А ведь в доме не было не только горячей воды, но долгое время плиту заменяла керосинка!