Татьяна Борщевская - Россия – боль моя. Том 4

Мы пережили великую историческую трагедию. Такого опыта, как у нас, не имеет ни один народ в мире. Мы должны его осмыслить, мы должны стать чище и мудрее. Мы не можем выбросить этот опыт из своей культуры, механически вбирая в себя чужую, вместе с пылью и пеной. Это не значит прославлять большевизм – наоборот, надо показать, как человек хрупок и как он стоек, как выжигается земля и как сквозь спекшиеся глыбы прорастает жизнь.

Когда-то, когда революционная волна смыла почти всю русскую культуру за рубеж, она оплодотворила, вдохнула новые силы в западную культуру. Сегодня западная культура отнюдь не в лучшей своей форме, и механически, без мысли и чувства переносить ее на русскую почву нелепо, а может быть, преступно, особенно в такие трудные наши времена. Наоборот, у русской культуры есть глубинный потенциал, чтоб подняться над сегодняшней разрухой и разбоем (надо надеяться, эти времена пройдут: не первая Смута в России), стать во весь рост, и тогда, возможно, и Запад найдет, что позаимствовать у России.

Эта задача очень трудна – «большое видится на расстояньи». Может быть, еще время не пришло осмысливать. Но если старшее поколение ничего не оставит молодежи, не оставит нитей для распутывания этого клубка, молодым с этим потом не справиться.

Раньше искусство занималось поиском прекрасного, сейчас – анализом, (а иногда не анализом, а смакованием!) уродливого, изнанки жизни. Не удивительно. Уродливого слишком много – оно бьет в нос.

История 20-го века, уже просвещенного, не нищего, страшнее веков дикости и тьмы. «Восставшие» сытые «массы» не требуют хлеба, а в зрелищах хотят, «остренького», «сладенького», «смрадненького». СМИ старательно и угодливо питают их требуемым (за это хорошо платят!) Мир заливает информационная похабщина: сплетни, стирка «грязного белья», чернуха, распри, кровь, разврат.

Неприличное и осуждаемое в прошлом подглядывание в замочную скважину обернулось в наше время модной, «горячей» темой: бесчисленное множество статей, сообщений, фотографий не только на страницах «желтой прессы», но и в престижных, лакированных красочных изданиях, на телеэкранах – сообщений самых интимных и скандальных подробностей из жизни поп-звезд, актеров, политиков, и чем значительнее «звезда», тем аппетитнее подробности, тем больше визга и денег. Раньше об этом шушукались торговки и соседки, а теперь СМИ трубят на весь мир. Анекдот «Верх смущения»: встреча двух взглядов в замочной скважине – потерял остроту… Позор стал прибыльным бизнесом. А стыд стал уходить из жизни.

Толпа всегда живет острыми ощущениями: бои гладиаторов, четвертование, колесование или поп-модели – лишь бы щекотало нервы, било в нос или ниже…

Каждая эпоха рождает свои зрелища, но толпа живет вне времени, вне смены эпох. Во все времена и эпохи она ищет «остренького», и каждая эпоха преподносит ей свое «фирменное блюдо»…

Мир вещей, общество потребления, эпоха перепроизводства порождают специфические ценности. В последние полстолетия «восставший» мир ошалел от изобилия еды и тряпья, обезумел в погоне за новыми марками автомобилей и телевизоров, компьютеров и мобильных телефонов. Человек духовно бедный легко развращается избытком материальных благ. А мода засасывает в это сопло всех, неслучайных и случайных. Цивилизация – это власть материального над духовным. Холить и лелеять тело – куда важнее, чем развивать душу. (Я знаю немало случаев, когда люди едут отдыхать в чужую страну, и все время проводят на пляжах, не интересуясь историей этой страны, ее всемирно известными памятниками, до которых от пляжей нередко рукой подать…)

Платье для венчанья стоимостью в 6 миллионов долларов (Италия, 1998) собрало тысячи зевак у церкви, где венчалась пара, ставшая сразу знаменитой. Профессия манекенщицы – самая дорого оплачиваемая и престижная. Модель – более значима, чем актриса (если последняя не поп-звезда или секс-бомба).

В таких условиях становится противоестественным показывать красивые сюжеты, высокие чувства. Может быть, больше хочется понять, откуда эта грязь, что она есть, что так влечет к ней. Но одни пытаются понять, другие просто смакуют и преподносят зрителям сомнительные «блюда». И высокие трагедии прошлых веков, оперы, балеты, классические драматические и литературные произведения переделываются на новый манер, преподносятся часто нарочито уродливо или просто грязно, как бы вскрывая изнанку той красоты, которой мы когда-то поклонялись.

Настоящее произведение искусства – бездонно, как все в этом мире. Поэтому дирижеры, режиссеры, актеры разных эпох черпают из этой бездонности в разные века и эпохи разные прочтения, которые изумляют, раздражают, поражают, восхищают. Поэтому настоящее искусство становится классикой, т.е. бессмертным.

Но сегодня не черпают – перевирают, искажают – кощунственно, грязно, пошло. Это не черпать из святого источника, а плевать в него.

Настоящее искусство бездонно, вечно, ибо его творят гении. А гений творит не один – ему помогает Бог!

(Не удивительно ли, что в течение нескольких десятилетий сверхсытые, переевшие мещанские «восставшие массы» обрушили величайшие ценности Культуры, которые аристократы человеческого духа создавали в течение веков и тысячелетий. – В начале 20-го века мир рушили голодные «массы», в конце его – «массы» сверхсытые. Похоже, «массы» как направляющая созидательная сила (и «диктатура пролетариата», и «демократия») – не решают проблем совершенствования мира… Нет в этом мире совершенства, но есть вектор. Его должны чувствовать «верхи» – интеллектуальная, культурная элита, духовная аристократия и направлять, подтягивать «низы» – те самые «массы» …)

Да, нельзя отрицать, что искусство отражает уродства нашего времени. В том, что происходит сейчас в искусстве, есть не просто развал культуры, но и чувство времени, уродство и развал как продолжение и отражение того, что происходит в обществе и в мире.

Советские тюрьмы, ГУЛАГ создали свой язык, потому что нормы жизни там не описывались в терминах здорового прекрасного русского языка.

И музыка Шостаковича – это не музыка Бетховена, тем более, не Моцарта. В ней мало победных маршей и красоты, больше руин и боли. Она описывает свой век и описывает его гениально. Она написана в 20-м веке и о 20-м веке. (Хотя после его Первой симфонии его называли Моцартом 20-го века…)

Но, к сожалению, конец 20-го века – начало 21-го – не дают гениальных поэтов, писателей, драматургов, как и художников, – вся творческая энергия уходит в ракеты и дизайн автомобилей.

А режиссеры рвутся в бой, они хотят быть современными, а где ж она, современность? Можно это явление понять и даже, с некоторыми оговорками, принять. Но они берут и курочат, уродуют классику, кощунственно и грязно: Пушкина, Чехова, Шекспира.