Борис Камов - Аркадий Гайдар без мифов

– Печет, ох, печет под сердцем… Пить!

Бородатый встрепенулся, но его порыва хватило лишь на то, чтобы оторвать от подушки голову, и он обессиленно плюхнулся обратно.

– Слышь, парнишка, – странным, сухим голосом произнес бородатый, – подай ему водички, Христа ради, вишь, я еще не могу.

Первым побуждением Голикова было выбежать в сени и позвать санитара, но он устыдился невольной робости, взял с тумбочки медную кружку с кипяченой, еще теплой водой, приподнял голову больного со шрамом и коснулся кружкой его свинцово-серых губ. Больной принялся пить с такой жадностью, будто провел неделю под палящим солнцем в пустыне. Выпив до капли, утомленно откинулся, глубоко, с облегчением задышал.

Внезапно глаза его начали закатываться, серое лицо посинело, больной стал давиться и сел. Голиков вспомнил: в госпитале, где он лежал, за несколько мгновений до смерти вскакивали, иногда спрыгивали на пол умирающие. Он испугался, что и этот больной сейчас умрет, и почувствовал себя виноватым: быть может, не нужно было давать ему воду? По крайней мере, столько?

– Это его тошнит, – пояснил бородатый. – Бадейка под койкой.

У комполка отлегло от души: значит, человек этот сию минуту не умрет и он, Голиков, ни в чем не виноват. Но мысль, что надо прикоснуться рукой к бадье, вызвала спазм у него самого. Аркадий Петрович справился с собственной надвигающейся тошнотой, быстро вынул из кармана белоснежный платок, обмотал им руку и взялся за грязную дужку… В этот момент вошел Де-Ноткин.

– Товарищ Голиков, что вы делаете? Немедленно уходите отсюда! – сердито произнес он. – Здесь командую я. В сенях рукомойник и сулема. А ты, Селедкин, – повернулся доктор к бородатому, – чем просить командира полка, позвал бы санитара.

– Дак я и думал, что это новый санитар…

– Устин! – позвал доктор.

Из сеней навстречу Голикову выбежал давешний богатырь – лет сорока, с нездоровым, в оспинах лицом, на котором было виноватое выражение.

– Тут я, тут!

Но он не успел добежать – того, со шрамами, вырвало. Голиков поспешил в сени. «Все-таки надо было мне позвать санитара, а не лезть самому», – отругал он себя.

В сенях Аркадий Петрович отыскал большой рукомойник и другой, поменьше, с надписью «Сулема». Набрав в ладони резко пахнущей жидкости, Аркадий Петрович стал тщательно обтирать ею руки. В носу и горле от этого запаха остро закололо, но он продолжал тереть ладони, помня, что брался за бадейку, пусть и через платок.

Несколько минут спустя, когда Де-Ноткин вывел его из барака, Голиков сказал:

– Я хотел бы знать, откуда в полку холера.

– История темная, – ответил доктор. – Холера в этих местах вообще-то была. Возбудитель в воде и земле живет долго, но эти пятеро из одного взвода. Их отпустили в город. Они напились на базаре квасу, торговала какая-то баба.

– Холера только у нас?

– В городе еще три случая. Их происхождение выяснить не удалось. Этим сейчас занимается ЧК. Вероятна и случайность – плохо помытая посуда, но я не исключаю и злого умысла. Мне показывали в ЧК французскую газету. В ней генерал-медик, мой давний сослуживец, заявил журналистам, что в «нынешней войне все средства дозволены». Я вполне допускаю: раз уже применялись ядовитые газы, то и за спиной этой бабы с квасом могли стоять весьма образованные в микробиологии люди. Посему бью вам челом – примите самые решительные меры к улучшению санитарного состояния полка.

Де-Ноткин проводил Голикова до калитки и вернулся в барак. На улице командира дожидался комиссар Берзин.

– Зачем вы пошли в холерный барак? Доктор бы вам и так все объяснил, – упрекнул Берзин. Он чувствовал себя неловко, что стоял за воротами, пока новый командир навещал больных. – Вы могли заразиться.

– Де-Ноткин здесь бывает каждый день?

– У него такая работа – он врач.

– У меня тоже – я командир.

К концу дня во всех подразделениях знали, что Голиков посетил бараки для заразных больных и помогал санитарам.

– Холера очень прилипчивая, – говорили вечером красноармейцы, – хуже болезни нету. А наш новый комполка, вишь, не побоялся.

– В Наполеоны метит, – иронизировали командиры из числа бывших офицеров. – Во время африканского похода.

Бонапарт навестил солдат, больных чумой. Вручал им кресты, дарил деньги, жал руки.

– Наш руки не жал, он только подавал бадейки.

Все же большинство сошлось на том, что поступок Голикова заслуживает уважения.

Военная история Европы гордится одним эпизодом. В конце XVIII века Наполеон Бонапарт захватил Египет. Климат оказался для французов тяжелым. Много солдат болело и даже умирало. Это угнетало дух здоровых. Тогда Наполеон, великий полководец и не меньшего масштаба мистификатор, задумал резко поднять настроение в армии. Для этого Наполеон решил посетить госпиталь, но не тот, где солдаты лечились от ран, – Бонапарт потребовал отвезти его к заразным больным. Самая большая лекарня находилась в Яффе. По одной версии, туда свозили солдат, которые заразились чумой. По другой – это была не чума, а только холера, заболевание менее прилипчивое. Оно передавалось при личном общении с больным или от прикосновения к предметам, которыми он пользовался. При тогдашнем уровне медицины почти все пациенты были обречены.

Выжить, в лучшем случае, имели шанс единицы.

И вот в просторном, хорошо продуваемом здании, где находились обреченные, появился Наполеон. Свита осталась у входа будто бы для того, чтобы не мешать императору в его великой миссии. А Наполеон двинулся вдоль рядов пострадавших. Желая их приободрить, что, по его расчетам, могло бы способствовать выздоровлению, Наполеон не просто медленно шел мимо каждого, а часто ненадолго останавливался. Император и великий полководец, он о чем-то солдат спрашивал, кому-то жал руки, а некоторым вручал кресты – ордена Почетного легиона, высшую награду Франции до сих пор.

У Наполеона было много личных достоинств: быстрый изощренный ум, громадная сила воли, закаленный организм. Беседуя с сотнями заразных больных, касаясь их, прикрепляя к их одежде кресты, вручая золотые монеты, сам он не заразился. Не знаю, много ли обреченных солдат после посещения Наполеона выздоровело. Не исключаю, что такие нашлись. Но факт посещения императором госпиталя в Яффе долгие годы оставался в Европе сенсационным событием.

Что касается самого Наполеона, то, возбужденный своим бесстрашием, возвратясь в Париж, он распорядился создать панно, больших размеров картину, посвященную этому событию. Громадное полотно «Бонапарт посещает чумной барак в Яффе 11 марта 1799 года» создал художник Антуан-Жан Гро. Картина теперь хранится в главном музее Европы – в Лувре.