Павел Верещагин - Память. Моим дорогим родителям посвящаю

Друзья детства

Судя по фотографиям, круг юношеских друзей и подруг отца был разнообразен и обширен, а их пожелания на обороте открыток так доброжелательны и искренни. Удивительным свойством сохранять и беречь дружеские связи я награждён, видимо, от отца. Мне это передалось совершенно бесплатно, по наследству как «родовой» признак.

Отец из юношеских воспоминаний поделился со мной всего двумя событиями. Во первых, «подработкой» в кинотеатре, где в его обязанность входил сбор с пола кинозала проигравших лотерейных билетов и передачи хозяину для продажи новым посетителям. Во вторых, попыткой распространения в Устюжне велосипедов английской фирмы «Энфилд». Оба приносили некоторые карманные деньги, но главное надежду получить столь желанный приз- велосипед, при условии удачно проведенной им рекламы и успешной продажи энного их числа. О первом событии он всегда вспоминал с юмором и с назидательной интонацией, чтобы предостеречь меня от опасного азарта успеха «на дурака», хотя до последних дней ежемесячно покупал по одному билету государственной спортивной лотереи, посмеиваясь над собой. Эти лотереи по результативности и безнадежности выигрышей напоминали ему годы юности и жуликоватого хозяина кинотеатра. О втором событии он вспоминал с явной гордостью, как о честно добытой награде. Легкодорожный велосипед «Энфильд» – символ первой и на очень долгое время единственной собственности Александра, позже уже Александра Алексеевича, намного позже уже и Павла Александровича, потом и Дмитрия Павловича служил каждым летом верным помощником мужскому корню семьи: отцу, сыну, внукам. Увы, не умеем мы дорожить вещественными символами, способными стать фамильной реликвией и по праву занять почетное памятное место над семейным склепом.

Конечно, этих скудных заработков, идущих на карманные расходы, после смерти матери не хватило бы для жизни и учёбы, если бы не вмешательство председателя опекунского совета Устюжны, земского врача Костина и его жены, усыновивших Александра. Долгие годы после революции, уже получив университетское образование, начав самостоятельную семейную жизнь, после моего рождения, рождения моих старшего и младшего сыновей отец продолжал поддерживать самые теплые благодарные отношения с семьей Костиных. Самого приёмного отца я, бывая до войны довольно часто в квартире Костиных на Гороховой улице, живым уже не застал, но его старенькую жену Надежду Романовну, их сына Володю, жену Володи, его внука и внучку хорошо помню. И до, и после войны отец разными способами поддерживал жену и детей своего сводного брата, репрессированного в 1936 году по обвинению в антисоветской деятельности за распространение анекдотов о Сталине в кругу своих соучеников, – инженеров- путейцев, выпускников престижного Петербургского вуза (этот круг составляли завзятые преферансисты, собиравшиеся за картежным столом в его большой Ленинградской квартире).

Костины

Столичный Петербург, скоро уже Петроград. Для поступления на юридический факультет необходимо сдать обязательный экзамен по латыни, ведь в аттестате реального училища только немецкий и французский. Об ужасе зубрежки и сдачи латыни, о полном отказе на это время от всех соблазнов столицы: увлечений театром, музыкой, фигурным катанием даже через много лет отец рассказывал мне с долей удивления к собственной стойкости, с долей назидания и с еще большей долей юмора. Трудности позади. Началась столичная жизнь студента. С деньгами туго, приемный отец умер, Костины уже в Петербурге, и материальное положение семьи резко изменилось. Сводный брат отца студент престижного путейского института, поступления средств, кроме старых накоплений врача, у семьи нет. Надежда Романовна щедро кормит обоих студентов воскресными обедами, но надо самому снимать жильё, питаться и одеваться, нужны книги, билеты на галёрку и прочая, прочая, прочая. Источников средств у Александра всего два: занятия с отстающими гимназистами (обеды там же) и помощь землячества. В советское и современное время «землячество» вещь незнакомая, но очень русская, ценная. Деньги для своих земляков- студентов собирали попечительские советы городов путем благотворительных пожертвований жителей. Оба источника скупы и не постоянны, а столичная жизнь дорога.

Передо мной листы университетской зачетки с перечнем курсов лекций и отметками о сдаче зачетов за семестры 1914-и 15 годов, дальше зачётов, увы, нет.

Шура в Петербурге

Из соображений ли материальных, патриотических или поражений на сердечном фронте, но после третьего семестра отец оставляет юридический и поступает в юнкерское училище (через 30 лет я почти повторил этот смелый ход по похожим причинам, хотя узнал о поступке в 1960, когда сам служил родине 10-ый год).

Дальнейшая история его жизни развивается намного хуже и опаснее чем в «доме Облонских». Революции в стране следуют одна за другой, худо в особенности для недоучившихся юнкеров, вывезенных на их юношеское счастье в Тифлис, а потом с началом наступления Красной Армии на Закавказскую республику, распущенных командованием с надеждой на собственную удачу юношей. Об этом времени отец рассказывал скупо, зато аккуратно сохраненные им многочисленные справки, трудовые книжки, пропуска и членские профсоюзные билеты позволяют почти (подчеркиваю- «почти») проследить какие профессии он освоил на пути целенаправленного движения к городу Петрограду. Этот путь занял пять лет, познакомив его и с бытом санитарных поездов, и со случайной преподавательской работой, и с симпатизирующими юноше машинистами паровозов, и с разнокалиберными местными властями. Машинисты паровозов- порода особая, независимая, почитаемая в любые времена любой властью. Это была элита специалистов, вызывавшая общее почтительное уважение во всех классах общества. Управлять огнедышащим громогласным опасным средством доверялось только профессионалам. Добрые знакомства с хорошими людьми научили отца всю жизнь поддерживать настоящие добрые дружеские связи. Они послужили ему опорой и в первый год возвращения в Петроград, где его сердечно встретили в семье машиниста Ерофеева (сын которого стал после Отечественной войны атташе по культуре во Франции, а внук известным современным писателем, мелькающим изредка на серьезном ТВ экране). Подозреваю, что и первые месяцы после моего рождения я провёл вместе с мамой в их квартире. До войны отец регулярно бывал у Ерофеевых в гостях вместе со мной, позже поручив и мне навестить жену машиниста в Москве в 1947 году. С единственным сыном машиниста- тогда студентом филфака ленинградского Университета я виделся всего один раз в 1938 перед его неожиданным отъездом в Москву для полного изменения профиля своего дальнейшего образования с филологического на дипломатический. Молодые, весёлые однокурсники целой группой приехали к нам на дачу, шумно играли в незнакомый мне волейбол, а я обмирал от счастья, что был ими замечен и принят в команду.