Александр Хинштейн - Ельцин. Кремль. История болезни

То же самое начало происходить – в другом, понятно, масштабе – и в Советском Союзе. В борьбе за престол и Ельцин, и Горбачев жили не завтрашним днем, а исключительно сегодняшним, руководствуясь нехитрым принципом: чем хуже – тем лучше.

Ни у одного, ни у второго не было никакой внятной политической и экономической программы. Горбачев откровенно не понимал, что делать ему с разваливающейся державой. Ельцин же, напротив, предпринимал все возможное, дабы усугубить и без того незавидное положение противника: в этом и заключалась его политическая программа…

Но еще до кастрации союзного бюджета, Ельцин успевает нанести Горбачеву новый увесистый удар поддых.

10 июля 1990 года в Москве начинается ХХVIII съезд КПСС. По заведенной традиции, партийный съезд должен одобрить все, что было сделано прежде, и наметить программу на будущее. Но этот – последний в советской истории съезд – резко отличался от 27 предыдущих.

Компартия – была одним из главных рычагов Горбачева в политической борьбе. Ослабить ее, а пуще того распустить – означало лишить президента СССР последнего арьергарда. Этот-то путь и предпочел Ельцин.

Как ни странно, его тоже избрали делегатом съезда: от Свердловской парторганизации.

Бытует версия, что на съезде Горбачев рассчитывал задобрить вконец разбушевавшегося оппонента – найти консенсус, как любил он говаривать. Генсек намеревался даже ввести его в состав Политбюро, искренне полагая, что брошенная кость удовлетворит неуемные ельцинские амбиции.

Поздновато он спохватился! Это надо было делать году в 1986–1987-м, когда Ельцин спал и видел, как из кандидатов перейти в полноценные члены . Своему окружению он жаловался не раз, что вот Гришин, даром что бюрократ и ренегат, входил в Политбюро, а его, борца и трибуна, зажимают. Может, из-за этой обиды и пустился он во все тяжкие: начал скандалить, срываться, написал то злополучное письмо перед октябрьским пленумом. По крайней мере и Горбачев, и Лигачев по прошествии многих лет, уже в 90-е, сетовали, что не доглядели, недооценили. Кто знает: повысь они тогда уязвленного властолюбца, и Советский Союз, глядишь, не распался бы.

Но в 1990 году эта коврижка уже не радует Ельцина. К власти он движется теперь совсем другой дорогой, и связывать себя большевистскими кандалами, идти в подчинение Горбачеву – ему точно не с руки. Это примерно то же самое, как покупать билет на «Титаник».

Если раньше, накануне каждого пленума, он страшно переживал, что вот сейчас его выведут, вышвырнут вон из ЦК («Почему вы не выходите из ЦК?» – спросили его на встрече в Зеленограде осенью 1989 года. А Ельцин в ответ: «Я думаю, они этого только и ждут»), то теперь от былых страданий не осталось и следа.

Но на съезд Ельцин отправляется все равно. Лев Суханов писал, что к съезду его патрон готовился очень эмоционально, переживал и даже не спал ночей. Якобы он давно уже размышлял о выходе из КПСС, но никак не мог определиться: устраивать демарш прямо на съезде или погодить.

«Трое суток, которые отделяли его от ХХVIII съезда, – непрерывные терзания. И вдруг пришло решение. Он уселся за свой стол и написал заявление о выходе из КПСС».

По версии Суханова, это заявление Борис Николаевич публично и озвучил, чем спровоцировал новую бурю страстей.

Мне не в первый раз приходится развенчивать красивые мифы, рожденные буйной фантазией Ельцина и его окружения. Легенда о разрыве с компартией – из того же разряда.

Стенограмма съезда впрямую опровергает утверждения Суханова. Потому что, выйдя на трибуну, о своем выходе из КПСС Ельцин не говорит ни слова.

Его – несомненно – яркий и экспансивный доклад был совсем о другом. Спикер российского парламента обвинил партийный аппарат в экономических и политических провалах, призвал к многопартийности и предложил переименовать КПСС в партию демократического социализма.

В противном случае, предрекал он, партия развалится, начнется национализация ее имущества, а вожди – пойдут под суд, ибо «народ спросит за все».

«Но все мы, отдавшие партии десятки лет жизни, сочли своим долгом прийти сюда, чтобы пытаться сказать, что выход для КПСС все же есть. Трудный, тяжелый, но выход… Партия должна освободить себя от любых государственных функций».

Как видите, о собственном разводе с КПСС – и ни тени намека.

А вот, когда зал принялся его освистывать, когда поднялась волна истерии и уничижения; только тогда он решился сделать ход конем.

12 июля, в предпоследний день съезда, смутьян вновь поднялся на трибуну и заявил о выходе из партии в связи с «огромной ответственностью перед народом и Россией, с учетом перехода общества на многопартийность». Причем заметьте: свой основной доклад Борис Николаевич делал 6 июля. А о разрыве с КПСС объявил лишь 12-го.

Как вспоминал Суханов, перед выходом Ельцина к микрофону делегаты буквально оцепенели. Ельцин поднял руку в момент, когда зачитывался новый состав ЦК, где фигурировала и его фамилия. Уже наученные горьким опытом партийцы поняли: сейчас что-то будет . И когда Борис Николаевич произнес последнюю строчку своего заявления, в зале раздались крики: «Позор предателю!»

«Надо было видеть выражение лица М. С. Горбачева! – констатирует Суханов. – Он, как никто другой ,понимал, что Б. Н. Ельцин своим поступком выбил и без того прогнившую опору из-под крыши “руководящей”. Борис Николаевич так и не вернулся на свое место. Он навсегда ушел не только из партии, но и покинул пространство, где эта партия заканчивала свое существование. Когда он шел по проходу, на него шипели, и это шипение напоминало пар, выходящий из зашедшего в тупик паровоза».

Честно говоря, эти «июльские тезисы» Суханова вызывают у меня некоторый скепсис. Ну, во-первых, образность аналогии: не с шипящим паровозом просится здесь сравнение, а с бегством крысы с тонущего корабля, который, к слову, и на дно-то начал уходить не без ее (крысы) прямого вмешательства.

А во-вторых, весьма сомнительно, чтобы Горбачев почувствовал, как уходит из-под ног «и без того прогнившая опора».

Михаил Сергеевич до последнего дня – пока не пришли выселять его из кремлевского кабинета – упрямо отказывался верить в скорое свое падение. Напротив, он то и дело уверял соратников, что Ельцин вот-вот сломает себе шею.

В тот же вечер, когда Борис Николаевич предпринял свой демарш, помощник генсека Анатолий Черняев записал в дневнике, что «М. С.» позвонил ему и стал объяснять, что это «логический конец» для Ельцина.

Существует и еще одно, куда более весомое доказательство тому, что Борис Николаевич изначально не планировал хлопать дверью. В архиве Суханова сохранились неизвестные доселе черновики ельцинского заявления. Вопреки утверждениям самого же Суханова, писались они, похоже, уже после программного выступления 6 июля.