Александр Хинштейн - Ельцин. Кремль. История болезни

В самой первой, черновой версии – дата его написания отсутствует. Она появляется лишь в окончательном варианте: 12 июля 1990 года. А это значит, что скандальная бумага готовилась заранее, но Ельцин не спешил раньше времени сжигать мосты.

Да и сжег ли он их полностью? Как явствует из архива, до конца «идти на вы» Ельцин так и не решился.

Изначально заявление его оканчивалось тем, что он призывал последовать своему примеру «всех руководителей Советов, а также Президента СССР Горбачева М. С.». Но в итоговый документ фронда эта не вышла. В последний момент Ельцин жирно перечеркнул эту фразу и размашисто начертал прямо противоположное: «Готов сотрудничать со всеми партиями и общественно-политическими организациями республики».

Чувствуете разницу?..

Выход Ельцина из КПСС был мощным, неожиданным, но вместе с тем вынужденным шагом: в шахматах подобное именуется «цуцвангом». Не сделай он его, промолчи, это означало бы, что Ельцин фактически примирился со всеми упреками и выпадами. Сносить плевки было не в его характере.

Ельцин оказался первым общенациональным политиком, осмелившимся публично отмежеваться от коммунистов. Это уже потом сжигание партбилетов войдет в моду, станет явлением повсеместным.

Будущий президент вновь обошел всех на повороте. Пожалуй, в том и заключалось одно из главных слагаемых его успеха, присущее лишь великим – без иронии – политикам: умение опередить, обогнать свое время; первым уловить веяние конъюнктуры; пойти наперекор стереотипам; сделать то, чего ждет – само, возможно, еще не осознавая – общество.

Ельцин всегда и во всем стремился быть первым. Хоть и играл он исключительно в командные виды спорта – волейбол, баскетбол – ему по душе не общий забег, а личное первенство. (Быть может, этим и объясняется вспыхнувшая в нем уже на склоне лет любовь к теннису.)

Ему нравится шокировать, поражать, удивлять окружающих. Если все бегут налево, он непременно повернет направо.

МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗ

Навязчивые состояния иногда характеризуются нежеланием быть как все, подкрепленным недостатком интеллектуальных ресурсов, выраженным в достаточно болезненной форме. Из-за нежелания следовать общепринятым стандартам искажается нормальное восприятие событий и нарушается внешняя мотивация. В поведении больного превалирует холодный прагматизм и чувство собственной неординарности и исключительности.

Но у Бориса Николаевича есть и еще одна особенность. Каждый свой шаг он непременно стремится объяснить чем-нибудь этаким, придумать красивую, броскую подоплеку.

В самом деле, признайся он, что вышел на трибуну, потому как желал поставить эффектную точку, это воспринималось бы… Ну, не то чтоб слабовато, но как-то истерично, по-мальчишески. Ах, мол, не желаете слушать моих советов? Тогда не буду с вами больше водиться.

Версия с заранее обдуманным выходом из КПСС выглядела намного основательней и серьезней. Правда, непонятно тогда, зачем человеку, уже решившему порвать с партией, требовалось бить себя в грудь, клянясь в искренней к ней любви и желании помочь…

Фамилии Горбачева в своей эмоциональной речи на съезде Ельцин не назвал, но смысл был понятен и без перевода. Горбачев, как генеральный секретарь, нес ответственность за все, что творилось в КПСС. Кроме того, прозвучавшие намеки были весьма прозрачны. Предрекая суд над вождями – в случае, если советам его не внемлют, – Ельцин сразу же расставил точки над «i».

«Могу назвать хотя бы одно из этих дел – об ущербе в результате антиалкогольной кампании».

Поскольку инициатором и творцом кампании – это знал в СССР каждый – был Михаил Сергеевич, пояснений никаких не требовалось.

И все равно застарелая вражда двух ведущих политиков наружу еще окончательно не вырывается. Хотя ни один, ни второй не скрывают более своих антипатий, они все же пытаются еще как-то сохранять хорошую мину при плохой игре. Но с каждым месяцем этих приличий становится все меньше.

В начале 1991 года – самого тяжелого года в новейшей российской истории – спикер переходит наконец к публичным эскападам.

Когда Горбачев обращается к парламенту с просьбой дать ему дополнительные полномочия, Ельцин реагирует незамедлительно:

«Такого объема законодательно оформленной власти не имели ни Сталин, ни Брежнев. Фактически центр стремится сделать конституционное оформление неограниченного авторитарного режима».

Тезис о надвигающейся горбачевской диктатуре и унижениях, которые терпит обворовываемая Россия, становится главным лейтмотивом всех его выступлений. Через пару лет, когда Горбачева уже не станет, его самого примутся постоянно – и, прямо скажем, не без оснований – обвинять в узурпации власти. Но об этом никто еще не знает.

В январе 1991 года Горбачев вводит войска в Литву. Президент СССР мечется. Он судорожно пытается сохранить страну, совершая ошибку за ошибкой. (Одна только павловская денежная реформа чего стоила!)

Однако Рубикон уже перейден.

19 февраля, получив наконец доступ к телеэфиру (его мурыжили долго, не давая возможности выступать на центральных каналах), Ельцин громогласно объявляет: Горбачев должен уйти. «Я отмежевываюсь от позиции и политики президента, выступаю за его немедленную отставку, передачу власти коллективному органу – Совету Федерации республик».

На встрече с творческой интеллигенцией он высказывается еще резче: Горбачев завел страну в болото; мы объявляем ему войну…

В своих «Записках президента» Ельцин крайне занятно объясняет причину этой крутости.

Дескать, накануне мартовского референдума о судьбе Союза, он «испытывал острую необходимость объясниться», «но тут вдруг выяснилось, что никто выпускать меня в прямой эфир не собирается».

«Начались игры с Кравченко, тогдашним теленачальником. То он не подходил к телефону, то выдвигал какие-то условия, то переносил дату записи…

Вот тут у меня и созрела эта мысль. Вы боитесь Ельцина? Ну так получите того Ельцина, которого боитесь. И я решил в очередной раз пойти вразрез с выработанным в обществе стереотипом».

Подождите, а если б эфир дали ему сразу, по первому же зову? Выпадов против Горбачева тогда не прозвучало?

Какой-то детский сад, честное слово! Не позволили выступить, вот вам, получайте. Но речь-то ведь идет не о частных отношениях двух великовозрастных мальчишек; не бутылка стоит на кону, а судьба многомиллионной страны.

Эти эмоциональные, истеричные – если не сказать больше – особенности в характере Ельцина – страшная, взрывоопасная штука. К сожалению, мы разобрались в них слишком поздно.

Если вдуматься, все без исключения политические катаклизмы начинались при Ельцине по такому же точно принципу: кто-то что-то сказал, позволил лишнего, посмотрел косо.