Лазарь Бронтман - Дневники 1932-1947 гг

— Не добил, окаянную! — жаловался он потом.

Другой случай. Один из летчиков летал в Щелково на перевернутом самолете. Шел бреющим полетом, делая бочки в 1–2 метрах от земли, положил всех людей плашмя. И не учел, каналья, что при бочке она оседает на 1–2 метра, на высоте это не заметно, а у земли — гроб.

— И вот видим, провалился, пыль идет, грязь летит (на поле лужи были). Ну все уверены, что снесло ему череп, вылетели мозги. Самолет на бок. Туда санитарка, пожарная машина, бежим и мы. А он, сукин сын, вылезает из-под машины, весь в грязи и спрашивает:

— Где тут у вас умыться?

Козырек его спас. На три сантиметра будь он ниже — не было бы головы.

Интересная тема для рассказа. Тяжелый танк идет на подавление огневых точек противника. В большом удалении от своих позиций и перед самыми неприятельскими машина увязает в болоте. Ни тпру, ни ну. Все попытки бесполезны.

Командир советуется с товарищами. Решают уползти обратно и затем вернуться с буксиром. Водитель отказывается покидать машину. Настаивают. Бесполезно. Экипаж уползает, противник замечает это, открывает огонь. Водитель задраивает люки. Через некоторое время у танка собирается враг. Пробует люки — не поддаются. «Люди ушли, мы сами видели». Однако для острастки дают несколько выстрелов в смотровые щели. Водитель затаился, молчит.

«Убит, наверное. Что будем делать? Сжечь?» «Нет, зачем. Вызовем подмогу, отведем к себе, пустим против хозяев этой машины»

Скоро прибыли три танкетки врага. Прицепили тросы и вытянули машину из болота. Как только она оказалась на твердом грунте, водитель включил моторы, полоснул растерявшихся конвоиров из пулемета, развернулся и повел машину к своим. За ним, влекомые тросами, упираясь, громыхали три танкетки.

Так они и дошли до неожиданной для них базы.

24 сентября

Хочется, хоть бегло, записать дела этих дней. За последнюю неделю перевернулся весь мир. Да и записывать, собственно, некогда было — сидели безвылазно в редакции.

Итак. 16-го я ушел из редакции поздно. И 17 сентября благополучно спал до часу. Разбудила жена:

— Феня (домработница) говорит, что выступил по радио Молотов. Сказал, что не закупайте продуктов — на всех хватит, а карточек вводить не будем.

Это все, что Феня уловила в речи. Включил радио: передают воинственную симфоническую музыку. Эге! Спустя двадцать минут объявляют, что скоро дадут отклики на речь т. Молотова.

Оделся и, не завтракая, в редакцию. А тут уж все досрочно в сборе. Возбуждены. Говорят. Смотрят карту. ТАСС уже прислал и речь. Прочел.

Летучка была очень короткой. Яша Ушеренко призвал всех честно трудиться на своих местах, и разошлись. Нашему отделу поручили и отклики.

Около 3 часов позвонили от М.М. Кагановича — просили приехать на митинг в наркомат. Я поехал. Настроение у всех там воинственное. Толя Ляпидевский показал мне целую пачку заявлений от летчиков с просьбой послать их на фронт. Приходили люди и при мне.

— Что ты с ними думаешь делать?

— Доложил наркому, а он как шуганет меня. Тут, кричит, работать нужно. А я и сам проситься хотел.

На митинге с речью выступил М.М. Каганович:

— История нам никогда бы не простила колебания в этом вопросе, — сказал он. (Речь его в основном у меня записана).

Приехал в редакцию. У подъезда стоит Шера Нюренберг со страшно расстроенным лицом.

— Что, Шера?

— Ты знаешь, кого посылают на фронт?

— Как на фронт?! Кого?!

— Ну вот слушай, — ответил он злорадно, — Едет на «Линкольне» бригада: Верховский, Катаев, Черствов и Девишев. Что скажешь? А мы?!

(Накануне поездом редакция послала в Белоруссию — Лидова, Ярощука и Перекалина, на Украину — Козолова, Цейтлина, Гуревича. Они должны были давать информацию о жизни этих пограничных республик. Ну ясно, что сейчас они метнутся на фронт).

— А мы? — спросил я.

— Вот только что уехали Ровинский, Ушеренко и Мануильский в ЦК. Я их упрашивал — говорят нельзя.

Настроение у меня сразу скисло. Люди едут, а я сижу. В вестибюле встретил Верховского.

— Едешь? — спросил я мрачно.

— Еду.

— А более приличной компании подобрать себе не мог?!

Он опешил:

— Кого?

— Ну меня, ясно!!

— Так не я ж составлял.

Дали нам три полосы на отклики. но работа не шла. Все ходили дутые. Все рвались на фронт.

В первый же день нас прямо завалили откликами. Вся страна всколыхнулась.

Резолюции шли сплошным потоком: по телефону, бильду, телеграфу, радио, с ходоками. Машинистки сбились с ног. Телефоны не умолкали ни на минуту. Обедать мы, конечно, не пошли. Рубали, рубали.

Редакция торопила:

— Сегодня мы не имеем права опаздывать.

Около полуночи пришла первая сводка Генштаба. Наши войска заняли то-то и то-то. От наших спецкоров, конечно, еще ничего не было.

Кончили мы, все-таки, около 8. И когда шли домой, у киоска стояла очередь человек в 500. Также было и все следующие дни — люди стояли часами, в холод, иногда под дождем и ждали газеты.

Ночью я говорил с Ровинским, Ушеренко.

— Нет, — говорят — ты нужен в отделе. Отдел сейчас дает полгазеты.

18 сентября (на 19-ое)

Мы тоже еще ничего своего не могли дать с фронта. Помещали информацию ТАСС, брали в «последних известиях» добытые ими беседы.

В этот день на фронт вылетел из Москвы неутомимый Темин, только что вернувшийся из МНР. Вот человек, который живет горячими делами. Он встречал челюскинцев, встречал Чкалова на острове Удд, Леваневского в Красноярске, нас в Амдерме, экипаж Коккинаки на Амуре, был на Хасане, снимал папанинцев со льдины, дважды был в МНР. Все на самолете — туда и обратно. В поезде он чувствовал себя несчастным, в городе — обиженным.

Он улетел из Москвы 18-го, а 20-го мы получили от него первую порцию снимков. Затем он снова улетел в Вильно, вернулся в Минск 22-го и передал нам пленку. Позавчера он опять вылетел на фронт и завтра снова будет в Минске. Не человек — а комета!

Меж тем, материалы от наших ребят начали поступать только 21-22-го, да и то не от всех. От Ярощука мы получили лишь 23-го, от Гуревича — тоже, от Черствова — тоже. Лидов первый материал передал сегодня, Верховский позавчера, Козлов молчит до сих пор, Девишев не подает признаков жизни. Катаев сегодня прислал первую вещь.

Хорошо сделал Цейтлин. Он добрался до Тернополя, пробыл там два-три дня и 22-го вылетел на каком-то подстреленном самолете в Киев. Передал оттуда очерк «В Тернополе» и вернулся обратно.

«Известия» оказались оперативнее нас. Хорошо и быстро работает Эзра Виленский.

21-го из Москвы в Киев и дальше в Луцк на самолете с газетчиками вылетел Миша Калашников. Сегодня идет первый его снимок, переданный по бильду из Киева, туда они доставлены самолетом. Газеты там рвут нарасхват.

Вчера с Украинского фронта позвонили снова Ровинскому и попросили прислать опять газет.