Анри Труайя - Иван Тургенев

Измученный Тургенев укрылся в Спасском, чтобы поработать там в тишине русской весны. Тем временем война закончилась подписанием парижского договора. Можно было вновь со спокойной совестью заняться литературой, можно также мечтать о путешествии за границу. Первым следствием прекращения военных действий было для Тургенева право вернуться наконец к Полине Виардо. Хотя он не видел ее несколько лет, хотя их переписка мало-помалу угасала, она единственная во всем мире была нужна ему. Он торопился вернуться к ней. Не для того, чтобы покорить. Он не желал победы. Но чтобы быть рядом. Чтобы служить ей. Чтобы покорно обожать ее. Добиваясь заграничного паспорта, он взвесил все, с чем собирался расстаться: с домом в Спасском, русской природой, друзьями в Санкт-Петербурге и Москве, с возможностью жениться и создать семью; но его притягивал мираж, который с каждым днем заявлял о себе все более властно. Он откровенно поверял это сложное чувство новому другу – графине Елизавете Ламберт, женщине образованной и набожной, муж которой был адъютантом императора. Она принимала его с глазу на глаз в комнате, уставленной иконами, заполненной книгами, и внимательно слушала его сердечные признания: «Ах, графиня, какая глупая вещь – потребность счастья – когда уже веры в счастье нет! – говорил он. – В мои годы уехать за границу – значит: определить себя окончательно на цыганскую жизнь и бросить все помышленья о семейной жизни. Что делать! Видно, такова моя судьба. Впрочем, и то сказать: люди без твердости в характере любят сочинять себе „судьбу“; это избавляет их от необходимости иметь собственную волю и от ответственности перед самим собою. Во всяком случае – le vin est tire – il faut le boire» [18]. Он добавлял: «Я не рассчитываю более на счастье для себя. <<���…>> Как оглянусь я на свою прошедшую жизнь, я, кажется, больше ничего не делал, как гонялся за глупостями. Дон Кихот по крайней мере верил в красоту своей Дульцинеи, а нашего времени Дон Кихоты и видят, что их Дульцинея урод, а все бегут за нею». (Письмо от 10 (22) июня 1856 года.)

Странное признание накануне его путешествия во Францию: он все-таки сознавал, что его Дульцинея – Виардо не была красива, однако своим сиянием, своей уверенностью, своим темпераментом, своим талантом она затмевала всех женщин, которых он мог бы иметь вдали от нее, в России. Неисправимый Дон Кихот, он отправлялся на ее поиски, почти уверенный в неуспехе. Быть несчастливым рядом с ней – более завидная, казалось ему, судьба, чем быть счастливым с другой. Может быть, он даже втайне желал восхитительной пытки – презрением, отказом, холодностью.

Благодаря помощи графа Ламберта он получил свой заграничный паспорт и отправился в дорогу. Покинув 11 июля 1856 года Спасское, он провел несколько дней рядом с Некрасовым в Ораниенбауме и 21 июля отплыл из Санкт-Петербурга в Щецин.

Шесть лет прошли со времени последнего путешествия Тургенева за пределы России. Тогда он был только молодым, случайным литератором, робким и постоянно нуждавшимся, зависевшим во всем от воли матери. Теперь мать умерла, он унаследовал значительное состояние и был признан в своей стране писателем первой величины. Благодаря «Запискам охотника», последовавшим за ними повестям, наконец, «Рудину» он снискал восхищение широкой публики, и даже самые требовательные из критиков единодушно признали его значение. Разве не говорили, что сам император Александр II плакал, читая «Записки охотника»? Со стороны жизнь Тургенева казалась удачной, и тем не менее он с грустью и горечью смотрел на свое будущее.

Корабль, на котором он отправился в плавание, напомнил ему его первое путешествие по морю. Только на этот раз не было пожара на борту и можно было играть в карты и вист, не думая с угрызением совести о советах Варвары Петровны. Однако мысли его занимала другая игра. Отправляясь в этот раз за границу, он сознавал, что поставил все на одну карту – Полину Виардо. А в ней он совсем не был уверен.

Из Щецина он отправился в Берлин, из Берлина в Париж, из Парижа в Лондон, где встретил Герцена, который был изгнан из Франции за то, что сотрудничал в газете Прудона «Голос народа». Пламенный революционер с жадностью расспрашивал его о развитии сознания в России, и Тургенев старался рассказывать с беспристрастностью, обличая пороки режима, однако в то же время упоминал о либеральных надеждах, которые возлагались на нового императора. После чего благоговейно отправился по дороге, ведущей в Куртавнель. Вслед за ним туда приехали Полина Виардо и ее муж.

Встреча после долгой разлуки была трогательной и в то же время неловкой. Манящая издали, Полина – сутулая, с выпуклыми глазами и широким ртом – могла только разочаровать Тургенева, когда он увидел ее вновь. Но от нее исходили чары, которым он не умел противостоять. Очень быстро он оказался вновь в ее власти. И в течение нескольких недель был совершенно счастлив. Он охотился с ее мужем, а с ней, наверное, проводил ночи. Кроме того, чтобы развлечься, по вечерам музицировали, читали вслух, разыгрывали с гостями комедии. «Как отлично мы проводили время в Куртавнеле! Каждый день казался подарком», – напишет Тургенев Боткину. (Письмо от 25 октября (6) ноября 1856 года.)

Однако он страдал оттого, что жизнь «на краешке чужого гнезда», по его собственному выражению, приносила ему неимоверные страдания. Навестившему его в этом «гнезде» Фету Тургенев растерянно признавался: «Я подчинен воле этой женщины. Она давно и навсегда заслонила от меня все остальное, и так мне и надо. <<���…>> Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мое лицо носом в грязь». «Боже мой! – воскликнул он, заламывая руки над головою. – Какое счастье для женщины быть безобразной!» (А. Фет. «Мои воспоминания».) Больше всего он упрекал Полину Виардо за ее спокойствие, в то время как сам он переживал бурю. Она одинаково по-матерински относилась к нему и своему мужу. И, вне всякого сомнения, изменяла и одному и другому, когда уезжала на гастроли. На самом же деле она была настолько увлечена своим искусством, своей карьерой, что появление мужчины в жизни не нарушало ее покоя. Рядом с ней Тургенев иногда чувствовал себя веточкой алтея, повешенной на железный крючок.

Еще одна забота в это время волновала его: дочь Полинетта, которой исполнилось четырнадцать лет. Она совершенно забыла родной язык, не могла сказать «хлеб» и «вода» по-русски, щебетала на французском, как жительница Иль-де-Франса, и с легкостью читала стихи Мольера и Расина. Тургенев был счастлив. «Ей не для чего помнить язык страны, в которую она никогда не возвратится», – писал он Боткину. (Письмо от 18 (30) сентября 1856 года.) Однако сожалел о том, что девочка так плохо ладила со своей благодетельницей. Взаимоотношения между нею и Полиной Виардо становились все более напряженными, часто разгорались ссоры. Полинетта, вне всякого сомнения, догадывалась о том роде отношений, которые существовали между ее отцом и Полиной Виардо, старшая дочь которой – Луиза – не любила эту маленькую самозванку и давала почувствовать всю двусмысленность ее положения в семье.