Анри Труайя - Александр I

Наконец, Александр, недовольный союзниками, которых находит чересчур алчными, и французами, которых находит чересчур непостоянными, покидает Париж и направляется в Пруссию. Вспоминая о Франции, где провел последние четыре месяца, он с горечью говорит: «На этой земле живет 30 миллионов двуногих животных, обладающих даром речи, но не имеющих ни правил, ни чести: да и что может быть там, где нет религии?» И пишет своей дорогой сестре Екатерине: «Наконец-то я удалился от этого проклятого Парижа».

Берлин устраивает ему триумфальный прием. В разгар парадного обеда император и король одновременно встают, и Александр объявляет о помолвке своего брата, великого князя Николая, и принцессы Шарлотты. Взрывом рукоплесканий встречен этот новый залог тесного династического союза двух народов, сражавшихся бок о бок с общим врагом.

27 октября/8 ноября Александр продолжает путь. Перейдя границу восстановленного Польского королевства, он переодевается в польский мундир и вместо звезды ордена Андрея Первозванного прикрепляет польский орден Белого орла. В этом облачении он верхом въезжает в Варшаву как в свою столицу. Почти всю его свиту составляют польские генералы и магнаты. На Саксонской площади он проводит смотр польских полков под громкие крики народа: «Да здравствует Александр, наш король!» На следующий день во дворце Чарторыйских он открывает бал в паре с матерью князя Адама. До слез взволнованная такой честью, она тем же вечером заносит в дневник: «Польша существует, у Польши есть король, который носит польский мундир и польский орден. У меня есть родина, и я оставлю ее своим детям».

Стараясь завоевать расположение своих новых подданных, Александр щедро рассыпает царские милости. Он снимает секвестр с имущества поляков, сражавшихся под знаменами Наполеона, назначает своими адъютантами нескольких польских офицеров, раздает пенсии и пособия из своей личной казны, утверждает придворный штат королевского двора в Варшаве и выбирает из среды польских аристократов камергеров, церемониймейстеров, придворных дам и фрейлин. Он наносит визит вдове графа Доминика Радзивилла, муж которой погиб, сражаясь на стороне Наполеона, появляется в мундире конного польского стрелка у княгини Вюртембергской, сестры князя Адама Чарторыйского, танцует с ней «под бурю аплодисментов» и вообще «совершает тысячу безумств». «Императора обожествляют, – пишет генерал Ермолов одному из друзей. – Он, если захочет, обворожит любого». Однако, если высшее общество покорено своим новым королем, многие поляки видят в русских оккупантов, то есть врагов. Они ропщут, вполголоса требуют возврата Могилева, Витебска, Волыни, Подолии, Литвы и ждут с недоверием обещанной царем конституции.

Александр подписывает конституцию 15/27 ноября 1815 года. В целом это весьма либеральная конституция: создается народное представительство – сейм, избираемый прямым голосованием на основе умеренного избирательного ценза; гарантируется свобода печати, неприкосновенность личности и собственности, употребление исключительно польского языка в административных учреждениях и армии; отменяется конфискация имущества и высылка из страны… Таким образом, как это ни парадоксально, царь дарует полякам то, в чем отказывает русским. Но, рассуждает он, у поляков есть опыт конституционного правления, тогда как у русских подобное новшество возбудило бы безрассудные мечты, а в обществе – глухое брожение. В Польше он испробует систему, которую впоследствии, после обстоятельной подготовки, можно будет ввести и в России. Маленькая Польша станет своего рода экспериментальной лабораторией для своего огромного соседа, сохраняющего пока автократический режим. Поляки отнеслись к конституции 1815 года сдержанно: они надеялись на большее. И потом, спрашивали они себя, какова природа уз, соединивших под властью одного государя новое королевство и старую империю? Вызван ли этот союз политической необходимостью или держится только личностью монарха?

Александру остается назначить наместника, или вице-короля, который представлял бы его особу в Варшаве. Совершенно очевидно, что достоин занять столь высокий пост князь Адам Чарторыйский. Личная дружба с царем, глубокое знание польских проблем, работа в Негласном комитете, пребывание в главной квартире русских и союзных армий, участие в Венском конгрессе – все это окружило Чарторыйского в глазах как русских, так и поляков ореолом исключительной личности. Очевидно и то, что блестящие дарования, выдающийся ум и независимый дух Чарторыйского настораживают Александра. Он боится, что вице-король, горячо взявшись за дело возрождения Польши, завоюет уважение соотечественников и затмит короля. К тому же он не простил Чарторыйскому некоторых высказываний, вырвавшихся у него как у человека, по складу характера мало склонного к повиновению. Наконец, царь, конечно, не забыл, что в Вене возобновился роман Чарторыйского с императрицей. Так или иначе, ему нужен кто-то более бесцветный: исполнитель, а не вождь. Поэтому, никого не предупредив, он назначает наместником Польши бравого одноногого генерала Зайончека, командовавшего польским войском в армии Наполеона. Во избежание протестов он объявляет свою волю в самый последний момент – в ночь отъезда из Варшавы. И, как в истории со Сперанским, поражает свою жертву внезапно, с глазу на глаз. Среди ночи Чарторыйского вызывают в кабинет императора, и тот наносит ему этот удар. Оскорбленный Чарторыйский не в силах скрыть разочарование. «Это случилось около двух часов ночи, – рассказывает генерал Михайловский-Данилевский. – Я находился в императорской приемной вместе с князем Волконским и статс-секретарем Марченко. Вдруг из кабинета быстро вышел князь Чарторыйский, крайне взволнованный, и заметался по комнате. Он не обращал на нас внимания и даже не поздоровался с нами. Он был вне себя из-за нанесенной его самолюбию раны».

На следующий день Чарторыйский, подавив бешенство, соглашается принять жалкую компенсацию – возглавить Сенат.

Александр, покинув наконец Польшу, останавливается в Вильно. Город иллюминован в его честь, на одном из транспарантов выведена по-французски надпись: «Благодарность и доверие». Но в Петербурге, куда он приезжает ночью, его не встречают льстивые надписи: он в который уже раз запретил всякие чествования. Императрица Елизавета, вернувшаяся в город накануне, ждет его во дворце. Он встречается с ней, не выказывая никакого волнения. Его мысли далеко. Горячий почитатель царя Жозеф де Местр пишет Сардинскому правительству: «Великая душа наконец-то вернулась в свое великое тело – Император прибыл!»

В первые же дни в императорской семье замечают, что эта «великая душа» на редкость мрачна. Как будто кончился период искусственного возбуждения от избытка излившихся на него почестей и наступил период пресыщения, отрезвления и меланхолии. Он становится все более взыскательным и придирчивым в соблюдении военной дисциплины. Офицерам запрещено носить гражданскую одежду даже в свободные от службы часы. Ужесточаются строгости в полках. Поскольку в высшем обществе отмечено немало случаев перехода в католичество, иезуиты высылаются из Петербурга в Полоцк. Этот шаг весьма далеко уводит его от дорогой для мадам де Крюденер идеи соединить всех христиан в одну великую семью.