Анри Труайя - Александр I

Впрочем, расставшись с пророчицей в Париже, Александр совершенно от нее отдалился. Он не перестал быть мистиком, просто больше не нуждается в баронессе и самостоятельно продвигается по пути, ведущему к Богу. Она подтолкнула его и тем исполнила свое назначение. Однако она продолжает засыпать его нескончаемыми посланиями. Эти письма и льстят ему, и наводят скуку. В них все те же заклинания и тот же экстаз. Витиеватая тарабарщина вроде этой: «Государь, Бог милостив к Вам, и Вы не можете противиться Его воле. Он избрал Вас для свершения великих деяний… Он возложил на Вас великий подвиг – победить дракона и повести за собой народы… Каждый из нас идет по предначертанному ему пути… Вам уготован путь избранника Божьего, возглавившего нации… Благоволение Божие очистило вашу душу…» или «Великий император, дитя в душе, открою Вам без страха – не продвинуться Вам без меня по пути к Богу, ибо Господь направляет меня…» Не получив от Александра ответа, она, переезжая с места на место, скитается по Швейцарии и Германии, как всегда нуждаясь в деньгах. Посеяв везде понемногу слово Божие, она, утратив наконец иллюзии, возвращается на родину в Лифляндию, в свое поместье.

Александр, по обыкновению, быстро устает от человека, которым страстно увлекался. И потом, мадам де Крюденер – это заграница, Европа, а он снова у себя дома, в России. 25 декабря 1815 года он торжественно объявляет стране о заключении Священного союза. Священный Синод предписывает всем церквям вывесить на стенах текст договора, а священникам черпать из него темы для проповедей. На взгляд Александра, этого недостаточно. Чтобы донести до сознания народа глубокую значимость созданного им политико-мистического союза, 1 января 1816 года он публикует составленный в резких выражениях манифест. В этом документе, изъявив монаршую признательность воинству и народу за подвиги, совершенные в войне с французами, он приписывает одержанные победы одному только Богу. Затем, оценивая события, вдохновителем и героем которых был, бранит побежденную Францию, обличает Париж, «как гнездо мятежа, разврата и пагубы народной», называет Наполеона простолюдином, преступником, чужеземным хищником и – худшее в устах самодержца обвинение – узурпатором, присвоившим себе «Богу токмо единому свойственное право единовластного над всеми владычества». Далее в манифесте говорилось: «Суд человеческий не мог толикому преступнику наречь достойное осуждение: не наказанный рукою смертного, да предстанет он на Страшном суде, всемирною кровью облиянный, перед лицом бессмертного Бога, где каждый по делам своим получит воздаяние».

Приближенные к императору люди, пораженные, глубоко расстроенные, недоумевают: неужели один и тот же человек вел утонченные беседы при дворе Людовика XVIII в Париже и неистовствует, точно грубый, невежественный поп, в Петербурге? Как будто, вернувшись в пределы России, он пересек не только пространственную, но и временную границу, повернул время вспять и переместился на целое столетие назад. Он больше не увлекается тонкими и точными политическими расчетами, а то и дело пускается в путаные рассуждения о борьбе Гения добра и Гения зла, о Божественном Провидении, о Гласе Всевышнего… Его идеалом делается некая неопределенная теологически-патриархальная монархия. Лагарп, испуганный новым направлением мыслей своего питомца, пишет ему: «Здесь отпечатали и широко распространяют Ваш манифест от 1 января. Я склонен думать, что всех живо задели некоторые эпитеты. В своем несчастье этот народ (французы. – А. Т. ) хотел бы по-прежнему обратить свои взоры на того, кто выказал себя самым великодушным из его врагов. Но, кажется, у него отнято и это последнее утешение. Бывают моменты, когда я не сомневаюсь более, что существует заговор, цель которого отобрать у Вас славу, завоеванную в 1814 году».

Александра не трогают эти упреки. Зачем ему прислушиваться к общественному мнению, если его действия внушены ему Господом? Он пишет сестре Екатерине: «Вы спрашиваете, дорогой друг, что я делаю, чем я занят? Все тем же, то есть все больше привыкаю склоняться перед волей Провидения и нахожу удовлетворение в полном уединении, которое добровольно избрал и в котором пребываю». Это «полное уединение» он нередко уподобляет тому, которое стало уделом Моисея – вождя избранного народа.

В августе 1816 года Александр отправляется в Москву, возрождающуюся из пепла и руин. Весь город – грандиозная стройка, вновь отстроенные дома соседствуют с обуглившимися развалинами. «Для новых домов приходится отыскивать пустыри, – пишет императрица 1 и 6 октября 1817 года, – так быстро строится город и становится краше, чем был. Как бы мне хотелось, чтобы об этом узнал Наполеон… Петербург поражает иностранцев правильной планировкой и духом молодости, Москва – разбросанностью, свидетельством пережитой ею длинной череды веков, и духом старины, внушающим почтение и восхищение».

В Кремле Александра встречают с иступленным энтузиазмом. Он жертвует 500 тысяч рублей на бедных и 150 тысяч на восстановление Благородного собрания. Однако в окружении царя удивляются, что в годовщину Бородина он не считает нужным посетить поле сражения и отслужить панихиду. Не забыл ли он, какой ценой досталась победа? Его близкие замечают, что он все реже и неохотнее вспоминает Отечественную войну. С некоторых пор его мысли целиком поглощены будущим, вернее, потусторонним.

Ничто, казалось бы, не предрасполагало Александра к религиозному обращению. В юности, прошедшей при дворе Екатерины II среди скептиков и вольнодумцев, он совсем не интересовался вопросами веры. Религиозное воспитание, порученное архиепископу Самборскому, либералу и англофилу, оставило в его памяти воспоминание о поэтичности христианских и библейских легенд. Его отец Павел, набожный и склонный к мистицизму, сыну привил лишь вкус к военным парадам. После отцеубийства Александр терзался ужасом, отчаянием, угрызениями совести, но к Богу не обратился. Став императором и, следовательно, административным главой православной церкви, он, разумеется, неукоснительно соблюдал обряды, но оставался безразличным к догмам. По его собственному признанию, «осветил его душу» пожар Москвы. Религиозное настроение росло под влиянием друга юности князя Голицына, которого он назначил обер-прокурором Священного Синода. Голицын, в молодости светский фат и ловелас, приступив к новым обязанностям, остепенился и ударился в набожность. Голицын приобщил Александра к чтению Библии. Чтение Библии открыло Александру свет истины. К поискам духовного совершенства побуждал его и Кошелев, обер-гофмейстер императорского двора. Кошелев, сильно увлеченный оккультизмом, был последователем высоких посвященных умов: Сен-Мартена, Лафатера, [64]Юнга-Штиллинга, Сведенборга, переписывался с вождями квакеров и моравскими братьями. Кошелев, единомышленник Голицына, учредил Русское Библейское общество по образцу British and Foreign Bible Society. [65]Александр дал согласие принять звание почетного члена Общества. «Да ниспошлет Всевышний благословение на это учреждение», – пишет он Голицыну. Он выделяет Обществу единовременный капитал в размере 25 тысяч рублей, а также ежегодную субсидию в 10 тысяч рублей. По его настоянию митрополит Петербургский Амвросий и митрополит Киевский Серапион, вице-президенты Общества заседают, помимо своего желания, бок о бок с протестантским пастором Питтом, председателем Британского Библейского общества. За исключением генерала ордена иезуитов, отклонившего приглашение вступить в Общество, в Русском Библейском обществе, таким образом, объединились главы всех существовавших в России христианских вероисповеданий. Вскоре Библейское общество насчитывает 189 отделений, разбросанных по всей империи. Цель Общества – бороться с религиозным невежеством и приобщать народ к вечным евангельским истинам, скрытым за внешними церковными обрядами. Для этого Библию переводят на языки неславянских народов России. Но духовенство противится публикации перевода Библии на русский язык, и слово Божие доходит до верующих, как до их дедов и отцов, на церковно-славянском языке.