СТИВЕН АМБРОЗ - Эйзенхауэр. Солдат и Президент

В атмосфере паблисити и журналистской трескотни, окружавших встречу министров иностранных дел, почти незамеченным оказался фундаментальный исход берлинского кризиса 1959 года — Эйзенхауэр прошел через этот кризис без увеличения военного бюджета, без войны и не отступив ни на шаг. Ситуация в Берлине осталась неизменной.

До окончания срока президентства Эйзенхауэру оставалось всего полтора года, и все чаще на ум ему приходили мысли об отставке и смерти. Он сказал Слейтеру, что не может решить, каким образом оформить свой выход в отставку: то ли получать президентскую пенсию — 25 тысяч долларов в год и 50 тысяч долларов выходного пособия, то ли уйти по линии армии в чине пятизвездного генерала, для которого бесплатно сохраняются услуги полковника Шульца и сержантов Драйва и Моани. Он настолько привык видеть их все время рядом с собой, что ему "будет очень трудно обойтись без них".

Айк и Мейми обсуждали со своими близкими друзьями место, где они будут похоронены. Назывались Арлингтонское кладбище, Уэст-Пойнт и Абилин. Айк отдавал предпочтение Абилину, где частный фонд уже организовывал сбор пожертвований для постройки музея Эйзенхауэра и финансирование библиотеки им. Эйзенхауэра. Но друзья убедили его остановить свой выбор на Геттисберге, потому что это место расположено близко к большим городам и уже стало важным туристским центром*12.

В июне 1959 года Айк испытал огромную радость, какую только может испытать дедушка, — к нему приехали внуки, чтобы жить вместе. Но не в Белом доме, а в другом месте. И этот вариант был лучше остальных. Барбара и внуки стали жить в Геттисберге, а Джон занял комнату на третьем этаже Белого дома. Джон ездил в Геттисберг каждый уик-энд, а его родители присоединялись к нему всегда, когда могли.

Эйзенхауэр стал понемногу терять энтузиазм и выносливость. В апреле он сказал Слейтеру: "Вы знаете, каким образом я ощутил, что уже не такой молодой, как прежде: если мне очень надо провести большое совещание в десять часов утра, то я жду его даже с нетерпением, но если возникает необходимость провести его в четыре часа дня, то от такой перспективы я чувствую себя несчастным"*13.

Ум его оставался молодым. В конце июня, диктуя письмо Уитмен, он произнес фразу: "Я сомневаюсь, что человек моего возраста изменяет привычки мышления и устной речи". Потом он попросил ее вычеркнуть эту фразу и объяснил, что "сознательно старался изменить свою манеру говорить". Еще с детского возраста он всегда думал быстрее, чем мог выразить мысль словами. Именно этим можно объяснить, что иногда его язык "начинал заплетаться" и он не мог закончить предложение. В течение последних двух лет, по его признанию, из-за этой "трудности" он упорно старается — при посторонних — думать прежде, чем говорить*14.

Переговоры министров иностранных дел не продвигались, и во встрече был объявлен перерыв. В переговорах по запрещению испытаний ядерного оружия, также проходивших в Женеве и также не продвигавшихся вперед, тоже был объявлен перерыв. Эйзенхауэр, если он хотел использовать остающиеся полтора года его президентского срока для продвижения дела мира, должен был говорить напрямую с Хрущевым. Это было как раз то, чего хотел Хрущев. Фактически он уже сделал намеки, что хотел бы посетить Соединенные Штаты, а затем пригласить Эйзенхауэра в Москву.

Эйзенхауэра эта идея заинтересовала. Вопросы внутренней политической жизни Америки фактически были без движения, поскольку политические деятели готовились к выборам 1960 года, и единственной значительной проблемой во взаимоотношениях Эйзенхауэра с Конгрессом был бюджет. Кроме того, достижения техники намного упрощали путешествие, сделав его более быстрым и комфортабельным. В 1959 году президентский самолет "Колумби-на" был заменен на самолет "ВВС № 1". Новый лайнер значительно превышал в размерах старый, он мог летать дальше, на его борту было больше помещений, и, если бы Президент захотел, он смог бы облететь на нем весь мир. Путешествие ради путешествия всегда было одним из самых любимых занятий Эйзенхауэра. Было немало мест, которые ему хотелось увидеть, — особенно Индию, и он в уме перечислял места, которые намеревался посетить после выхода в отставку. Однако насколько приятнее посетить их, будучи президентом, имея возможность воспользоваться "ВВС № 1" и, самое главное, используя свой престиж, положение для продвижения дела мира, которому он и его Администрация были преданы.

10 июля Эйзенхауэр сказал Гертеру, Диллону и Гудпейстеру, что, если на встрече министров иностранных дел в Женеве будет достигнут некоторый прогресс (встреча должна была возобновиться через три дня), он будет просить Хрущева посетить Соединенные Штаты после его выступления в ООН. А затем, в октябре, по его словам, он посетит Москву, потом полетит в Индию.

Эйзенхауэр надеялся, что переговоры с Хрущевым могут принести определенную пользу, что общение с ним "будет полезно в одном аспекте. Если Хрущев будет угрожать войной или использованием силы, то он не поддастся запугиванию, а немедленно попросит согласовать дату начала войны"*15.

К 22 июля от Хрущева был получен ответ: он будет чрезвычайно рад прибыть с десятидневным визитом и многое посмотреть. Сообщение о визите вызвало бурю протестов со стороны различных рыцарей холодной войны. Уильям Бакли, например, грозился выпустить в Гудзон красную краску, чтобы во время прибытия Хрущева в нью-йоркскую гавань Гудзон как бы представлял собой "реку крови". Репортеры тоже были настроены враждебно. 12 августа на пресс-конференции, которую Эйзенхауэр проводил в Геттисберге, его спросили, что он хотел бы показать Хрущеву в Соединенных Штатах. По воспоминаниям Уитмен, Эйзенхауэр ответил: "Песнь любви к Америке".

"Помимо других вещей, — продолжал Эйзенхауэр, — я хотел бы показать ему, что американцы живут в больших, маленьких или скромных домах. И это не исключение, как он, кажется, стал думать, когда увидел дом, который мы послали на выставку в Москве в качестве образца". Он хотел, чтобы Хрущев побывал в Левиттауне, городке, "населенном исключительно рабочими... Я хотел бы, чтобы он вместе со мной пролетел на вертолете, сделал круг над городом и увидел бесчисленное множество домов, построенных повсюду. Небольшие, но хорошо выглядящие, приличные и комфортабельные". Кроме того, он хотел показать Хрущеву "маленький городок, в котором родился, чтобы он сам видел доказательства... и рассказать ему о том, как напряженно я работал до тех пор, пока мне не исполнился двадцать один год. Я могу представить доказательства этого, и я хочу, чтобы он это увидел". Но больше всего, подчеркнул Эйзенхауэр, "я хочу, чтобы он увидел счастливых людей. Я хочу, чтобы он увидел свободных людей, занимающихся своим делом по своему выбору в рамках тех границ, которые они не должны переступать, чтобы не нарушить права других"*16.