Геннадий Красухин - Путеводитель по судьбе: От Малого до Большого Гнездниковского переулка

Так что снова от дома Герцена через бульвар – к Малому Гнездниковскому. Двухэтажный дом, к которому мы приближаемся, отреставрирован. Сейчас он называется «домом Спиридонова» – там расположена фотогалерея. Внешне здание выглядит эффектно – яркая затейливая эклектика конца XIX века. Его построил архитектор С. С. Эйбушитц. Причём на земле, принадлежавшей в ту пору знаменитому архитектору Елизвою Семёновичу (иногда пишут Елезвой) Назарову. Бывший крепостной, получив волю, стал архитекторским помощником, работал под руководством великого зодчего Василия Ивановича Баженова.

Елизвой Семёнович воздвиг церковь Святого Духа на Лазаревском кладбище, участвовал в строительстве Странноприимного дома (нынче здание Института имени Н. В. Склифосовского на проспекте Мира).

Ну а перечислять прекрасные здания, которые построил Василий Иванович Баженов в Москве и в Петербурге, думаю, не требуется. Он – классик русской архитектуры.

А вспомнил я о нём не только потому, что он был учителем Назарова и других зодчих. А потому, что женой Баженова была дочь обедневшего каширского помещика по имени Аграфена Лукинична.

Её девичья фамилия – Красухина.

Так что же, мы – родственники?

Как в том анекдоте, – «даже не однофамильцы»!

В феврале этого – 2008-го – года, как всегда широко, щедро и с размахом отпраздновал свой юбилей мой добрый старинный знакомый. «Добрый» – в прямом и в переносном значении этого слова: он и в самом деле добр и невероятно благожелателен к людям.

И люди чувствуют его отношение к себе: охотно приходят к нему в гости или на обсуждение его книги.

Он выступает как критик в разных ипостасях: как литературный критик, как кинокритик, как театральный.

В 2008-м году ему исполнилось 70 лет.

«Так сложилась моя жизнь, – сказал он, выступая перед огромным количеством гостей, – что я всю свою жизнь был начальником». Это – правда. В газетах, в журнале он неизменно заведовал отделами, работал заместителем заведующего кафедрой кузницы партийных идеологических кадров – Академии общественных наук при ЦК КПСС, побывал проректором и ректором престижного в советское время института, в ельцинские годы был министром, потом Чрезвычайным и Полномочным послом. А уже после юбилея, недавно, его избрали руководителем нашего писательского союза.

И при всём при этом не был вельможным чинушей, всегда был открыт и доступен друзьям, к которым относился одинаково хорошо – независимо от должности их или своей.

Ну вот, наговорив ему бочку комплиментов (а я его искренне люблю), хочу добавить в неё немножко дёгтя, потому что он пригласил на свой юбилей всех, с кем когда-либо работал или имел дело, независимо от той общественной позиции, какую те сегодня занимают.

Так и получилось, что за столиками в одном зале сидели руководство журнала «Знамя» и Сергей Есин, член редколлегии журнала «Наш современник» – член команды, которая в клочья бы изорвала «Знамя», сидели известный журналист, правозащитник Алексей Симонов и гонитель правозащитников, одиозный борец с инакомыслием Феликс Кузнецов. И сколько в зале было таких антагонистов!

«Такое впечатление, что мы вернулись в Советский Союз», – сказали за столиком, где я сидел.

В «Стёжках-дорожках» я приводил слова Померанцева, а в «Комментарии» напоминал о них: «Если у человека за всю жизнь не было врагов, то он – обыватель, не пожелавший стать гражданином. У того, кто борется за справедливость, враги обязательно появятся». Но в том-то и дело, что здесь перед нами совсем другой случай. Я одно время преподавал в институте, где сегодняшний юбиляр был ректором. Могу засвидетельствовать, сколько было у него недоброжелателей. Как раз из-за его гражданской позиции, которую он не скрывал и которую они не переносили. Вслух, разумеется, об этом никто не говорил. Но по углам шептались. Как радовались они, когда он ушёл! Правда, его преемник, тоже приглашённый теперь на этот юбилей, стразу показал, что такое начальственная грубость, недоброжелательство, мстительность. Что заставило некоторых затосковать о свободных нравах, царивших при моём товарище. Но увы! Пришлось подстраиваться под стиль нового начальника!

Я бы понял ещё, если б приглашение недругов моего приятеля разделить с ним трапезу шло от слабости его характера. Но слабость он никогда не выказывал. Наоборот. Всегда был твёрд и решителен, когда речь шла о принципах.

Захотелось уподобиться коту Леопольду: «Ребята! Давайте жить дружно!»? А для чего? Идейных противников этим не вдохновишь. Кровожадных в вегетарианцы не завербуешь!

Так что же это? Сентиментальность? Скорее всего.

Мне это очень знакомо. Я уже говорил о том, что, выпивая, начинаю любить своих собутыльников. Вот уж воистину: с пьяных глаз могу обнять классового врага. Теперь-то я осторожничаю, выбираю, с кем пить. Да и не так много пью, как раньше. Но что было, то было! Особенно в доме моего бывшего дружка Вадима Кожинова, у которого за столом сходились подчас весьма далёкие по своим воззрениям люди. Или в ресторане Центрального дома литераторов, где водка лилась рекой, а пьяная душа жаждала общения.

Мы с братом Аликом, далёким от литературного мира, нередко оказывались в ресторане ЦДЛ и почти никогда не останавливались на одной бутылке водки. А литра на двоих было всё-таки многовато. Вот и получалось, что к концу вечера за нашим столиком кто только не оказывался. Порой дело шло к закрытию, официантки убирали уже соседние столики, а к нашему всё подсаживались знакомые и полузнакомые.

Неуютно было чувствовать себя, когда подходил к тебе твой вчерашний или позавчерашний собутыльник. Он, улыбаясь, жал тебе руку, жал руку Алику, Алик лучился в ответ, а я с ужасом опознавал в подошедшем графомана-черносотенца, делал незаметные знаки радушному Алику, чтобы тот не приглашал гостя за стол, и отваживал настроившегося подсесть к нам человека: хотим, дескать, обсудить кое-что вдвоём. Тот понимающе кивал, но на протяжении вечера не раз появлялся в зале, поглядывая на нас, явно надеясь на повторение веселья.

Сложность была ещё и в том, что я работал в «Литературной газете», многие меня знали, а после того, как оказывались со мной за одним столом, приходили ко мне в газету со статьёй, с рецензией или со стихами. Но здесь мне не в чем каяться. Греха на душу я не брал: материалы собутыльников в печать не проталкивал.

Самую большую неловкость я испытываю, вспоминая окончание того самого Всесоюзного совещания молодых писателей, о котором я здесь рассказывал.

Вообще-то в гостинице «Шереметьевская», где оно проходило, ни вина, ни водки не продавали. Где мы – соруководители семинара поэзии, поэт Сергей Мнацаканян и я, – достали бутылку, не помню.