Геннадий Красухин - Путеводитель по судьбе: От Малого до Большого Гнездниковского переулка

– Антокольский, встать!

Павел Григорьевич поднялся из-за стола. Последовала новая команда:

– Антокольский, сесть!

Павел Григорьевич опустился на стул. Но прозвучало:

– Антокольский, встать!

Потом снова «сесть!», потом опять «встать!»

Господи, какое счастье, что я не застал этого времени!

Нет, я не считаю себя храбрецом. Но рациональное осмысление обычно запаздывает. Поэтому подчас действую импульсивно. Совершаю такие поступки, которые, быть может, подумав, не совершил бы.

В 1996-м году Учёный совет нашего университета присудил мне звание профессора. Нужно было заполнить соответствующие бумаги и отдать в соответствующий университетский отдел. Он перешлёт их в министерство, которое в знак подтверждения этого звания выдаёт тебе именной аттестат.

Вообще все такого рода бумаги обязаны заполнять чиновники отдела университета. Это их работа. Но обычно преподаватель заполняет их сам. А чиновники их переправляют в министерство.

Что ж, нарушать традицию я не стал. Заполнил бумаги, принёс их в отдел, но молоденькая сотрудница принять их у меня отказалась.

– Это не так! – подчеркнула она карандашом. – Это не так! – снова подчеркнула. И вывела: – В таком виде ничего и никуда я посылать не стану. Перепишите всё заново. Придёте – будем разговаривать!

Меня этот приказной тон взбесил.

– Послушайте, – сказал я ей. – А вам не приходит в голову, что я сделал работу за вас. Это вы обязаны заполнять такие бумаги. Вот и заполните. Тем более что вы знаете, как надо!

– Нет уж, – усмехнулась она. – Звание нужно не мне, а вам. Придётся вам поработать.

– Чужую работу я больше делать не буду, – сказал я жёстко и ушёл.

Через несколько дней мне позвонил обеспокоенный заведующий кафедрой Валентин Иванович Коровин.

– Валя, – сказал я ему. – Я ничего не буду делать. Эта девчонка сглазила мне профессорское звание. Оно мне не нужно.

Так бы и не стал я профессором, но мы с Коровиным дружим. Не извещая меня об этом, он сам заполнил бумаги, и аттестат из министерства мне прислали.

Разумеется, я благодарен другу, но в данном случае я, пожалуй, и по трезвому размышлению не исполнил бы требование этой чиновницы сделать за неё её работу.

Отрывки из первой моей мемуарной книги «Стёжки-дорожки» напечатал журнал «Знамя». А после её выхода опубликовал коротенькую рецензию-аннотацию. Ознакомившись с ней, я пришёл в полное недоумение. Она представляла меня карьеристом, который стремился и попал во властную «разнеуровневую элиту».

Так сказать, как у Зощенко, – «кавалер и при власти»!

Ясно было, что критик мою книжку не читал. А прочитал бы, понял, что ни в какую элиту я не стремился. И не попал.

Возглавить отдел русской литературы в «Литературной газете» меня уговорили его сотрудники. Было перестроечное время, Кривицкий фактически перестал нас курировать, и открылась фантастическая доселе возможность печатать хорошую литературу. Ради этого я согласился променять мою спокойную должность обозревателя на весьма хлопотливую – заведующего отделом. Хлопотливую, потому что в отделе поначалу работало двенадцать человек. От кого-то надо было избавляться – он попал к нам по чьей-то протекции, мало чего понимая в деле, за которое брался. Кого-то заставлять осознавать собственные возможности. Кого-то поощрять за отличный материал, который он организовал или написал.

А ещё нужно было общаться с секретариатом, редакторатом, добиваться, чтоб поставили в номер именно наш материал. И это было делом нелёгким: в перестроечное время вольницу ощущали и другие отделы, которые тоже предлагали на полосу интереснейшие материалы.

«Лихие», как их назвал Путин, 90-е были неоднородными. На подступах к ним и в самом их начале раскрылись не только тщательно оберегаемые от постороннего глаза архивы. Раскрылись люди, обнаруживая, что подчас занимались не своим делом. Поэтому человек, работавший у нас прежде в отделе публикаций, писавший вымученные стихи и рассказы и даже издававший книги, стал торговым агентом по продаже куриных окорочков и ушёл из редакции. А бывшего заведующего отделом издательства «Современник» я встретил недалеко от стадиона «Олимпийский». Они с напарником тянули тележку с книгами. Оба устроились грузчиками при книжной ярмарке. Государство больше не брало на себя обязательства по содержанию тех, кто получил писательский билет. Раньше им были гарантированы 300 рублей за авторский лист прозы, рубль сорок копеек за строчку стихотворения. Рыночные отношения установили другие гонорары: твою книгу расхватывают – получай часть прибыли. Не раскупают – извини, ищи издательство, которое захотело бы тебя издать. Другое дело, что по рыночным законам заставили жить и научную литературу, и литературу настоящую, ориентированную на ценителей. Но поначалу никто не препятствовал зарубежным фондам предоставлять гранты на издание книг и их распространение.

И я в «Литгазете» испытывал душевный подъём, когда появлялись на её страницах вещи, о которых прежде нельзя было помыслить. Бродский, Корнилов, не проходимые прежде стихи Рейна, статьи о тогдашних бестселлерах А. Рыбакова, В. Гроссмана, В. Шаламова, Е. Гинзбург, приветствие Солженицыну в связи с его 75-летием. Мы охотились за хорошими материалами, убеждали авторов отдать их нам: в журнале когда они ещё выйдут, а у нас – через неделю-две. Да и наш тираж не сравнишь с журнальным, хотя иные и набирали тогда миллион.

Всё, что я сдавал в набор, шло с колёс. Никто не осторожничал. Осторожничать начали, когда власть потихоньку стала переходить снова к Кривицкому. Как я писал в «Стёжках-дорожках», главным редактором стал Удальцов, который Кривицкому полностью доверял. И я ушёл: вкусив свободы в формировании номера, я уже не смог бы с Кривицким работать по-прежнему.

По счастью, я уже год работал у Соловейчика в «Первом сентября» – главным редактором приложения к этой газете. Поначалу мы оба считали, что «Литература» будет печатать прежде всего занимательное литературоведение. А в консультанты я взял хороших учителей, которые смогли бы обеспечить меня занимательной методикой. Так появились в газете Лев Соломонович Айзерман и Лев Иосифович Соболев. А после ухода Айзермана – Серёжа Волков.

Однако оказалось, что методика занимательной не бывает, что она суха и наукообразна. Но Симон Львович и не требовал заполнять ею всё газетное пространство. Отдающий предпочтение обучению в игре, он с удовольствием читал в «Литературе» игровые литературоведческие материалы и лишь призывал смиряться с необходимостью, то есть печатать и методику: всё-таки мы – газета для учителей.

Увы, его сын не унаследовал от отца умения загораться от увлекательно написанных материалов. Артёма Соловейчика, который после смерти Симона Львовича возглавил Издательский дом, не интересовали ни новые прочтения классики, ни почти детективные расследования сюжетов книг, ни увлекательные толкования литературоведческих терминов, ни живые воспоминания об авторах известных произведений. Прагматик, он пренебрежительно отмахивался даже от появлявшихся рецензий на нашу газету («а, что это даст?»), от каких-либо упоминаний её в печати. Его интересовала лишь сухая цифирь выходных данных. Падение тиражей (а падали тиражи всех газет Издательского дома) он воспринимал как финансовую катастрофу. Хотя, как мне и тогда казалось, а после моего ухода подтвердилось, Издательский дом жил за счёт других, более прибыльных проектов, чем выпуск газет.