Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

Преуспеть и расцвести новому заведению в театральном сердце Манхэттена практически невозможно, если в него не вложены миллионы. Конкуренция невероятная: на 52-й улице кафе и рестораны в каждом доме. Два года «Самовар» еле теплился, прерываемый то наводнением, то пожаром, то лопнувшими трубами, то приказавшей долго жить вентиляцией. Кровью заработанными копейками приходилось затыкать ежеминутно возникающие дыры.

Ситуация достигла «критической точки». Партнеры начали роптать и требовать обратно свои вложения. Надо было немедленно выкупать ресторан.

Бродский приятельствовал с Романом и Ларисой, но понятия не имел, какие над «Самоваром» сгустились тучи. И хотя он только что получил Нобелевскую премию, застенчивым Капланам даже в голову не пришло попросить его о помощи. Да и вообще, просить за себя труднее, чем просить за других. Чего не осмелились сделать деликатные Роман и Лариса, сделала грубая натура Люда Штерн.

У меня была надежда, что лауреат еще не успел истратить все деньги. Я осветила поэту «самоварную» ситуацию и воззвала о помощи.

«А башли не пропадут?» – это был единственный вопрос, который задал Бродский. Он не только сам вложил деньги, но и убедил Барышникова, обладающего большей финансовой мощью, вступить в дело. Доли недовольных партнеров были выкуплены, тлеющие угли в «Самоваре» начали разгораться.

Бродский очень часто бывал в «Самоваре». Если не считать светских приглашений в суперсферы, вроде ресторанов «Гренуй», «Лютес», «Даниель» – его «ресторанная» жизнь ограничивалась китайскими заведениями, кафе «Реджио» и «Самоваром».

Любимое меню включало селедку с картошкой, студень, сациви и пельмени. Роман изобрел с десяток водочных рецептов, – любимицами Бродского были «хреновая» и «кориандровая».

Выпив две-три рюмки, Бродский брал микрофон, облокачивался на белый «барышниковский» рояль и пел. Вокруг немедленно собирался народ. Еще со времен юности Иосиф, по выражению одной общей знакомой, «сроднился с вокалом». В двадцатилетнем возрасте он пел, облокотившись на наш черный «Беккер». Молодой Ося обожал американские песни и мастерски – хрипло и басовито – изображал Луи Армстронга. А в Штатах репертуар нобелевского лауреата состоял, кроме «Лили Марлен» и «Червоны Маки», исключительно из «Что стоишь, качаясь», «Очи черные», «Мой костер», «На рейде ночном» и т. п. Наверно, этот репертуар был выражением целого клубка противоречивых чувств: ностальгии, высокомерной иронии, любви, презрения и тоски.

В «Самоваре» он расслаблялся и не раз говорил, как ему тепло, уютно и вкусно. Эти слова подтверждены документально. В ресторанной книге имеется такая запись:

А теперь – маленькое отступление от «Русского самовара».

...В 1991 году Бродскому предложили должность американского поэта-лауреата в Библиотеке Конгресса – первый случай, когда эту должность занял иностранец. Это почетная, но довольно обременительная и мало оплачиваемая работа. Она рассчитана на два года, но Иосиф подал в отставку через год – некоторые административные аспекты этой деятельности, как, например, сбор средств в пользу библиотеки, были для него затруднительны.

Принял же он эту должность с тайной надеждой – организовать массовые издания поэтических сборников и сделать их доступными для любого человека. Бродский мечтал о духовном и интеллектуальном преобразовании американцев путем внедрения в их прагматические головы шедевров мировой поэзии. Чтобы в каждом супермаркете рядом с бульварными журнальчиками, обещающими каждую неделю то конец света, то прилет инопланетян, – лежали томики Одена, Фроста, а то и Данте. «Русский романтик», как назвал Бродского один посредственный американский поэт, надеялся, что человеческую низость, пошлость, хамство, трусость и жадность можно вылечить «бессмертными стихами».

К сожалению, стихи все еще не стали неотъемлемой частью американской поп-культуры. Но мечты о популяризации русской классики начали осуществляться.

Однажды я ехала в поезде из Бостона в Нью-Йорк. Вошла в вагон и увидела, что на каждом сиденье лежит книжечка «карманного» формата: Nikolai Gogol. «The Оvercoat and the Nose». Я взяла несколько экземпляров и один подарила Бродскому с надписью: «Ура! настало времечко, когда мужик не Блюхера и не милорда глупого, – Белинского и Гоголя с базара уж несет».

Возвращаясь в «Русский самовар»... В 1997 году Капланы решили «расшириться» и превратить второй (пустующий) этаж ресторана в сигарную комнату. Предполагалось, что гости после обеда (или вместо обеда) будут сидеть там, вытянув длинные ноги, наподобие лордов в английских клубах, и наслаждаться сигарами и коньяками.

Над планировкой и дизайном работали замечательные художники Юрий Купер и Лев Збарский. Планировка, полы, мебель, лампы, бар, цветовая гамма – все было выполнено по их эскизам с безупречным вкусом. Получился элегантный и «благородный» зал.

Но сама затея оказалась неудачной. Русский человек – хоть эмигрант, хоть приезжий, хоть новый русский, хоть просто русский – лучшим в мире коньякам и сигарам предпочитает рюмку водки и селедочный хвост.

Сигарная комната, в которую были вбуханы огромные деньги, полтора года жизни и нервы шести человек, оказалась, к сожалению, недееспособной: она пустовала. Народ поднимался в нее, как в музей, – полюбоваться интерьером.

И тогда Роман, помня, как Бродский мечтал популяризировать поэзию, решил превратить сигарную комнату в клуб литераторов и интеллектуалов.

Иосиф был бы рад узнать, что теперь по четвергам на втором этаже его любимого «Самовара» происходят литературные вечера. И выступают там и русские, и американские поэты и писатели. Так, 24 мая 2009 года там праздновали день рождения Бродского, а 15 июня торжественно отмечался день памяти Леши Лосева, совпавший с днем его рождения.

Так что литература продолжается.

Сказать о Бродском «непрактичный» – значит ничего не сказать. Его расходы, вернее траты, бывали иногда необъяснимы с точки зрения здравого смысла, его финансовые бумаги – в художественном беспорядке.

К бессмысленным тратам можно отнести значительную сумму, которую Бродский вбухал в свою (вернее, не свою) квартиру на Мортон-стрит. Он много лет снимал ее у своего приятеля, профессора Нью-Йоркского университета Эндрю Блейна. На Мортон-стрит Бродскому было удобно и уютно, и перемещаться он, кажется, не собирался.

Квартира выглядела несколько запущенной. Как говорят американские брокеры, «она имела усталый вид и нуждалась в некотором внимании». Однако была вполне «жизнеспособной».