Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

На родине молодой Бродский был для многих властителем дум и душ. В Aмерике, в последние десять лет жизни, он стал для некоторых друзей также вершителем судеб. Многие полагали, что влияние его в литературном мире почти безгранично, что достаточно одного его слова, чтобы для друзей открылись в Америке двери издательств или аудитории университетов. Знакомые наивно думали, что от его телефонного звонка зависели гранты и публикации и, тем самым, «какая-никакая» карьера на Западе, а возможно – даже литературная судьба.

К сожалению, эта простодушная уверенность в его могуществе сильно преувеличена. У Бродского, как и у всякого сильного влиятельного человека, в литературном мире было много завистников и врагов. И вовсе не всегда и не все его попытки достать для кого-то грант, устроить кого-то в университет или повлиять на публикацию в американских журналах увенчивались успехом. Кроме того, он старался помочь столь большому количеству людей, что в последнее время наступила некая девальвация его рекомендаций.

Называть имена здесь не имеет смысла. Те, кому он помог, это прекрасно знают, как и те, кому он помочь не смог или... не захотел.

Каждый его поступок в этой сфере (если он становился известен) вызывал много толков, пересудов и противоречивых мнений – от полного одобрения до сурового осуждения.

Одним из самых известных эпизодов подобного рода является эпизод с романом Аксенова «Ожог».

В сухом изложении эта история выглядит следующим образом: Иосиф прочел рукопись романа «Ожог» в издательстве «Farrar, Straus & Giroux» и дал ему столь уничижительную характеристику, что роман был издательством отвергнут.

А теперь – комментарии и детали. Разные люди узнали об этой истории из разных источников (точнее, уст). Мотивы поступка Бродского также объясняются по-разному, и, соответственно, существуют противоположные мнения по поводу этой истории.

Версия, рассказанная Бродским лично мне, звучала следующим образом: «Я пришел в издательство, увидел рукопись и попросил прочесть (то есть Иосиф прочел роман по собственной инициативе, его об этом не просили. – Л. Ш .)Роман оказался говном, о чем я Роджеру и сказал» (Роджер Страус – редактор издательства и близкий друг Бродского. – Л. Ш .).

На мой вопрос, зачем он потопил Аксенова, собрата по перу и старинного своего приятеля, что, с моей точки зрения, является «некошерным» поступком, Иосиф ответил, что роман плохой и он честно сказал об этом, на что имеет полное право.

Леше Лосеву Бродский рассказал, что Роджер просил его прочесть рукопись и высказать свое о ней мнение. И поскольку роман Иосифу резко не понравился, он так и сказал. За Аксенова он не очень беспокоился, потому что был уверен, что Вася напечатает роман в другом издательстве, и тем самым «Ожог» найдет своего читателя. Бродский оказался прав. Этот эпизод не закрыл перед Аксеновым двери в другие издательства, и он много лет успешно печатался в Америке.

Но, как говорится, «всяк толковал, как умел». В окололитературных кругах высказывалось и другое мнение. Оно заключалось в том, что Бродский не хотел способствовать успехам тех, кто публиковался «в массовом масштабе» в Советском Союзе, и был там успешен и знаменит. В качестве убедительных примеров приводились имена Евтушенко и Вознесенского.

Впрочем, неприязнь Бродского к Евтушенко, как явствовало из разных интервью, даваемых Бродским, объяснялась скорее личными мотивами. Он упоминал об этом не раз, в том числе и в «Диалогах с Соломоном Волковым».

На самом деле никто наверняка не знает, какую роль сыграл Евтушенко в судьбе Бродского. И потому неизвестен и подлинный мотив выхода Бродского из Американской академии в связи с принятием в нее Евгения Александровича.

Резко отрицательное отношение Иосифа к Андрею Вознесенскому мне менее понятно. Допустим, Бродскому не нравились его стихи, но личных причин для неприязни к Андрею у Бродского не было. Разве, что общее раздражение, что Вознесенский был «официальным левым» поэтом.

Иосиф не раз запускал ядовитые шпильки в наш со Шмаковым адрес за то, что мы дружим с Вознесенским. А я, в свою очередь, пыталась объяснить ему, как достойно вел себя Андрей во многих очень непростых обстоятельствах, скольким он помог и каким верным оказался другом.

Мне хотелось, чтобы они хоть раз по-человечески поговорили, и я «подъезжала» к Иосифу, увы, безуспешно.

Тем не менее, встреча состоялась: Вознесенский побывал в гостях у Бродского на Мортон-стрит. Иосиф мне об этом рассказал лично сам, а Андрей описал этот визит в своей книжке «На виртуальном ветру».

Изложенный обоими участниками эпизод напомнил мне бессмертный фильм Куросавы «Расемон». В этом фильме четыре человека – самурай, его жена, бандит и дровосек – рассказывают об изнасиловании и убийстве, свидетелями или участниками которых они оказались. Каждый из них говорит чистую правду. И, тем не менее, все четыре версии совершенно различны.

1. РАССКАЗ БРОДСКОГО, ЗАПИСАННЫЙ МНОЮ В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ

Был я на приеме в Шведском консулате. Вокруг полно незнакомых рож. Понятия не имею, с кем здороваюсь. Вдруг кто-то протягивает руку. Я, не глядя, пожимаю, а потом смотрю... твой Вознесенский. Ну, думаю, влип, никуда не денешься. Он попросился в гости, и тут я дал слабину. На следующий день он явился, мы выпили по чашке кофе. Разговаривать абсолютно не о чем. Слава богу, на диване растянулся Миссисипи, так что потрепались о кошках.... Через полчаса он отвалил.

2. РАССКАЗ ВОЗНЕСЕНСКОГО ИЗ КНИГИ «НА ВИРТУАЛЬНОМ ВЕТРУ»

...С Бродским я не был близко знаком. Однажды он пригласил меня в белоснежную нору своей квартирки в Гринвич-Виллидж. В нем не было и тени его знаменитой заносчивости. Он был открыт, радушно гостеприимен, не без ироничной корректности.

Сам сварил мне турецкого кофе. Вспыхнув поседевшей бронзой, налил водку в узкие рюмки. Будучи сердечником, жадно курил. О чем говорили? Ну, конечно, о Мандельштаме, о том, как Ахматова любила веселое словцо. Об иронии и идеале. О гибели Империи. «Империю жалко», – усмехнулся. Мне в бок ткнулся на диване кот в ошейнике. Темный с белой грудкой.

– Как зовут? – спросил я хозяина.

– Миссисипи, – ответил. – Я считаю, что в кошачьем имени должен быть звук «с».

– А почему не СССР?

– Буква «р-р-р» мешает, – засмеялся. – А у вас есть кошка? Как зовут?

– Кус-Кус, – не утаил я. (Кус-кус – это название знаменитых арабских ресторанов во всем мире.)

Глаз поэта загорелся: «О, это поразительно. Поистине в кошке есть что-то арабское. Ночь. Полумесяц. Египет. Мистика».

Как говорил раввин из еврейского анекдота: «И ты, Шапиро, прав, и ты, Рабинович, прав».