Иван Гобри - Лютер

На самом деле то зло, о котором говорилось в манифесте и от которого страдал самый дух Церкви, немцами воспринималось как личное зло, а источником его им виделся Рим. Для большей наглядности Лютер заимствовал план и темы, использованные Гуттеном в «Вадискусе». В частности, он повторил его требование замены римского права обычным германским правом и занял ту же самую крайне радикальную позицию по отношению к нищим, то есть так называемым нищенствующим орденам, представленным, главным образом, его противниками францисканцами и доминиканцами, призывая запретить их деятельность по сбору пожертвований. «Прежде, — отмечает Морис Гравье, — бедность называли супругой святого Франциска. Просить милостыню и подавать бедным считалось заслугой. Но из религиозного словаря (Лютера. — И. Г.) исчезло само понятие бедности. Нищий перестал быть тем посланцем Бога, каким он виделся со времен самой глубокой древности, и превратился в отвратительного паразита; бедность как христианская добродетель уступила место пауперизму как бичу социально-экономической жизни».

Здесь перед нами типичный пример сделки между богословием и политикой. Гуттен заявил: «Мы не желаем терпеть нищенствующих монахов, потому что из-за них беднеет Германия». Лютер подхватил: «Мы не желаем терпеть нищенствующих монахов, потому что бедность есть дело, а дела не приносят никакой пользы». Иными словами, разными путями они шли к одной и той же цели. Каждый из двоих сознавал свое отличие от другого, и каждый надеялся использовать другого в своих интересах. Лютер, до сих пор озабоченный только личным спасением, задумался об общественном зле; он, учивший христиан безропотно сносить унижения и преследования, теперь призывал немцев восстать против них.

Внезапно его взору открылось множество проблем, о существовании которых он раньше даже не задумывался, но над решением которых яростно бились неимущие немецкие дворяне и бюргеры, жаждущие богатства, жаждущие наконец воспользоваться плодами трудов своих. Августинец, до сих пор занятый исключительно вопросами достижения свободы и благодати, широко распахнул глаза и обнаружил, что над страной занимается заря капитализма, обещающего жизнь в роскоши. Тут же обозначился и главный виновник всех экономических бед, о котором следовало как можно скорее сообщить народу, — это царствующий в Риме папа. «Доколе мы, немцы, будем терпеть, что нас грабит и обворовывает папа? Французское королевство сумело защитить свои интересы, почему же мы, немцы, позволяем себя дурачить и обирать?» Что из себя представляет папская власть? Это «дьявольский порядок, при котором пиратство, мошенничество и тирания несут свою службу у адских врат. Он ведет христианский мир к телесной и духовной гибели, а потому мы обязаны бросить все свои силы на борьбу с этим разрушительным злом». Кто не помнит о крестовых походах против турок? Но есть кое-кто похуже турок, им-то и пора объявить войну. Разве не вздергивают воров, разве не рубят голов разбойникам? Но в Риме сидит злейший вор и разбойник, чьи преступления нельзя более терпеть. Впоследствии Лютер заявит, что, говоря о войне и борьбе, он имел в виду духовную войну и духовную борьбу. Но рыцари, к которым он обращался, поняли его не в переносном, а в прямом смысле.

Все те требования, которые дворянство выдвигало во имя достижения светской власти, нашли отражение и в выступлениях Лютера, пусть и под флагом духовной борьбы. Хватит Риму наживаться на немецком добре! Пора положить конец порядкам, при которых «епископы обязаны давать папе самые страшные и ужасные клятвы». Доколе император будет лобызать папские стопы и подставлять ему свою спину? «Папа не имеет никакого права ставить себя выше светской власти». Следует также запретить паломничество в Рим. Следует прекратить порочную практику богослужений по усопшим, потому что это только лишняя трата денег. В самой Германии нужно снести и сровнять с землей часовни и церкви, притягивающие паломников, потому что они есть не что иное, как «орудие диавола, разжигающего алчность». Надо добиться принятия закона, запрещающего роскошь в одежде; наконец, надо сломать всю банковскую систему, это дьявольское изобретение, с помощью которого папа обрекает всю Германию на нищету.

Разумеется, все эти предложения не могли осуществиться без политических перемен. Прежде всего следовало пересмотреть основу основ, в том числе учение о двух мечах, ведь папа не имеет никакого права командовать империей. Папа уверяет, что он даровал немцам империю, отнятую у греков, но на самом деле он лишь глумится над ними. «Папа хочет присвоить себе императорский сан, но не потому, что жаждет осчастливить нас подарком, а потому, что мечтает покорить своей воле наше могущество и нашу свободу, завладеть нашим имуществом, нашим телом и душой и, одурачив нас, восторжествовать над всем миром». Пусть же «папа вернет нам свободу, могущество, имущество, честь, тело и душу!» Возможно, немецким князьям эти требования покажутся недостаточными? Что ж, богослов готов замахнуться и на мировую политику. Папа должен прекратить заявлять о своих правах на Неаполитанское и Сицилийское королевства. То же относится ко всем городам и странам, входящим в состав папского государства: Болонье, Имоле, Виченце, Равенне, Марке и Анконе, Романье. Разумеется, выступая с такими речами, духовный учитель вдохновлялся не чем-нибудь, а заветами, оставленными святыми апостолами Петром и Павлом...

Как обстояло дело с реформой нравов, то есть с собственно Реформой? Разве не этот вопрос больше всего волновал возмущенные народные массы? И разве не называли в это время, в начале XVI века, Германию пристанищем всех пороков? Но нет, эту тему Лютер затрагивать не собирался. «Я еще не коснулся, — говорит он, — истинно адского вертепа личных пороков, но я и не хочу его касаться». Не забивай себе голову, словно советует он читателю. Тем не менее в самом конце своей речи он все-таки обратится к этой теме, но лишь для того, чтобы констатировать: пьянство и обжорство, столь распространенные в Германии, являются настолько укоренившимся злом, что бороться с ним бесполезно. Другие же преступления, такие, как «прелюбодеяние, воровство, святотатство и прочие распутства», если и имеют место, то объясняются вполне материальными причинами и вытекают из существующего порядка вещей, при котором немцы вынуждены постоянно терпеть урон, наносимый их имуществу. Откуда в Лютере вдруг такая деликатность? Все объясняется очень просто. Воспитание нравов отнюдь не входило в цели и задачи рыцарей, и Лютер легко согласился с ними, признав эти пороки неизбежным злом. Разве сам Гуттен не был настоящим разбойником? И не он ли с цинизмом, достойным бесхребетности своего покровителя, посвятил курфюрсту Майнцскому целый трактат об искусстве лечения гонореи — непременной спутницы любителей альковных приключений? Лютер быстро уяснил, что есть вещи, о которых не стоит напоминать наемникам и князьям-епископам, если хочешь остаться их вождем. Как видим, люте-ровское богословие и здесь попало в тон немецкой политике. Человек грешен, потому что он грешен, и винить его в этом нельзя, говорил один. Немцы родились на свет пьяницами и распутниками, такими они и умрут, подхватывали вторые.