Павел Огурцов - Конспект

Дальше не помню. Записал, перечитал, обнаружил грубую ошибку: нет слова «гаснули», правильно — гасли... А, ладно! Все равно никто не прочтет, порвал и выбросил.

Ни спать, ни заниматься не могу. Написать Люсе? Нельзя же не ответить. Но о чем? Не писать же эти стихи! Переписка шла вяло, писали все реже.

Утром Сережа, разбудив меня, сказал:

— Знаешь, что это было? Упала мачта для антенны, прикрепленная к печной трубе.

— А где она лежит?

— На крыше.

— А труба цела?

— Цела. Теперь морока — заново устанавливать антенну. Вдвоем не справимся, кого нанять — ума не приложу.

С удовольствием слушаю Петра Лещенко — его песни часто передает радио Софии. Они приятны уже тем, что это — не «Широка страна моя родная», не «Если завтра война», не «Белоруссия родная, Украина золотая» и не очередная песня о Сталине. Слушая Софию, стал немного понимать болгарский язык и узнавать интересные новости. Во Франции и Англии корпуса добровольцев готовы к отплытию, — с интернациональной помощью республиканской Испании, вдруг услышал: Советский Союз и Финляндия ведут мирные переговоры, где — уже не помню, кажется, — в Стокгольме. Не поверил: или я плохо понимаю болгарский, или это – ложь. Сообщил новость и свои сомнения Сереже — он тоже не поверил, но через день сказал, что я, по-видимому, не ошибся — он тоже услышал из Софии о мирных переговорах. Сообщать эту новость своим друзьям в институте я раздумал — никто не поверит. Но вот передали по радио о прорыве линии Маннергейма, а потом, — как снег на голову, — о заключении мирного договора. На правах победителя мы оттяпали от Финляндии куда больше того, что требовали до войны, включая город-крепость Виипури (Выборг), единственный незамерзающий порт Петсамо (Печенга), разместили на территории Финляндии свою военно-морскую базу и, конечно, ничего, как предлагали раньше, не дали в обмен. Ошеломил пункт договора, — если память не изменяет, то пятый, — по которому на определенный день назначен штурм не взятой крепости Виипури, которая все равно отходит к нам. Задавал себе вопрос: зачем? Ответа не находил. Наверное, ответ надо искать в характере Сталина.

Самым трудным из курсовых проектов для многих и для меня оказался проект металлической фермы. Изрядно потрудившись, я благополучно его защитил и на экзамен по «металлу» явился вовремя. Май, тепло, зелено. Аудитория на втором этаже, окна открыты. Тяну билет и сижу над вопросами. Жираф отвечает и получает пять. Вдруг слышу голос грозного Бобика:

— Чего вы роетесь по карманам?

— Охота закурить, если не возражаете, — отвечает Сеня Рубель. Грозный Бобик к нему подходит, кладет на стол пачку папирос.

— Вот вам папиросы. — Кладет на стол коробку спичек. — Вот вам спички. Только не ройтесь в карманах.

Открывается дверь и входит директор с Мишей Гольдштейном, самым старшим нашим соучеником — он в то время был секретарем партийного комитета, они подходят к грозному Бобику, тихо с ним здороваются, и директор говорит Мише:

— Ну, тяни билет.

— Зачем билет? Зачем билет? — возражает Борис Давыдович, прикрывая билеты рукой. — Он уже тянул. — Потом растопыривает указательный и средний палец на левой руке и кладет на них карандаш. — Покажите где консоль.

— Миша колеблется, потом тычет пальцем в середину карандаша.

— Видите? — обращается Бобик к директору. — А вы говорите — тяни билет.

— Зачем ты меня привел? — обрушивается директор на Мишу. — Какой позор! Иди учи! Хоть бы к осени одолел...

Они уходят. Тишина. За окном, перекрывая щебетанье воробьев, раздается бас Жирафа: Лихтенвальд там правит бал! Люди гибнут за металл...

Грозный Бобик хохочет, мы улыбаемся и вздыхаем. Отвечаю по билету, а за дверью нарастает шум, крики, смех. Борис Давидович встает и распахивает дверь.

— Что за базар?

— Поздравьте Женю Гурченко: у него родилась дочь.

— Поздравляю. — Он трясет Женину руку, и тон у него непривычно мягкий. — Все благополучно? Зайдите-ка.

— Да я...

— Зайдите! — повторяет уже строгим голосом и, когда они заходят, ставит стул рядом со мной. — Садитесь. — Садится сам. — Что на тройку вы знаете, я не сомневаюсь. Тройка вас устроит?

— Да... Конечно!

Грозный Бобик проставляет в ведомость отметку, смотрит, улыбаясь, на Женю, и я в этот момент вижу, какие у него лучистые и добрые глаза. Получаю четверку, выхожу в коридор. Женя уже ушел. Меня окружают ожидающие очереди, спрашивают как сдал, с какими вопросами попался билет и какие были дополнительные. Услышав о дополнительных, кто листает, кто просит на них ответить, кто просит мои шпаргалки.

— Да пожалуйста. Надеешься воспользоваться?

— На всякий случай. Если уж нечего будет терять. Пользование шпаргалками, с каждым годом совершенствуясь, достигло высокого уровня.

Один из приемов: сесть у запертых дверей, — их двое-трое, но открыты одни, — записать вопросы, на которые не можешь ответить или задачи, которые не можешь решить, прикрепить бумажку с этими записями к угольнику или линейке, улучив момент, опустить на пол, ногой просунуть под дверь, и тем же путем получить ответы и решения. Если кто-нибудь из экзаменующихся умудрился перебросить на твой стол записку, и ее отправляешь таким способом в коридор. У грозного Бобика не проходили никакие способы, а садиться у закрытых дверей он не разрешал.

Выходит Вадик Чимченко, и по его распаренному и расстроенному виду понятно — экзамен не сдал.

— Зарезал на заклепках, — говорит он, разводя руками и застывая с открытым ртом. И добавляет: Кто бы мог подумать!

Ожидающие экзамен хватаются за конспекты, сдавшие ведут Вадика в пустую аудиторию, укладывают на стол, на его подошвах мелом рисуют заклепки, кто-то становится у его изголовья с крестом, наскоро сооруженным из поломанных рейсшин, с двух сторон по три человека скорбно склоняют головы и кто-то аппаратом Вадика фотографирует ему на память.

Экзамен у профессора Кошелева. Отвечаю:

— Как нам говорили, субъективный идеализм... Профессор меня останавливает:

— Вы всякий раз начинаете отвечать с этой фразы — «Как нам говорили». Вы, наверное, знаете о словах-паразитах, а у вас целая фраза такая. Постарайтесь обойтись без нее.

— А у меня нет других источников, — отвечаю я. Несколько секунд он молчит.

— Ах, вы вот о чем... Все равно не нужно так говорить. И прошу вас — не говорите так. — Еще помолчал. — Пожалуйста, так не говорите. – Еще помолчал. — Продолжайте.

Становится его жалко, и я отвечаю без этой фразы. Материал знаю и получаю пять.