Павел Огурцов - Конспект

— С четвертого курса. Он очень хорошо подает проекты, на этом и выезжает.

— Это верно, — говорит Чепуренко. — Оформляет он лучше, чем проектирует.

— Он с удовольствием, — продолжает Ася. — За деньги, конечно. Он это делает.

— Не надо. Пусть останется непокрашенной.

— А вы поручите Кирилкину, поручите, не стесняйтесь — в вашем положении ничего такого тут нет, — говорит Чепуренко. — Но не птичку. Пусть докрасит генплан. А вы покрасьте птичку сами.

— Не успею.

— Успеете. Да успеете, можете не сомневаться.

Вошел Солодкий, вернул военный билет и сказал, что завтра утром я защищаюсь первым. Кирилкин забрал генплан и банки с наболтанными красками, сказал, что утром получу готовый.

— Вы видите, как начат генплан? — спросил его Солодкий. — Не на контрасте, а в гамме.

— Да не слепой. Не беспокойтесь — не испорчу.

Я наболтал первую краску для птички, — Покажите, — говорит Чепуренко и пробует краску на бумаге. — Подойдет. Где у вас еще кисти? — Выбирает кисть. — Подойдет. Ну, с Богом, как говорили в старину.

Мы красим вдвоем, и до чего же быстро он работает. В середине дня Чепуренко уходит, но я и один успеваю кончить, и под вечер мы с Марийкой уходим.

— Как там на Сирохинской? — спрашиваю я.

— Ждут тебя. Я сказала, что тебе нужно закончить и защитить проект, что ты, возможно, будешь работать и ночью и придешь к ним, наверное, во вторник, после защиты, перед военкоматом. А они просят тебя прийти рано утром, до защиты, потому что Галя и Сережа должны идти на работу.

Эту ночь мы не спали и напоследок условились, что Марийка не будет меня провожать ни в военкомат, ни до трамвая... Дальние проводы — лишние слезы. Простились, и я пошел на Сирохинскую.

— Здесь кружка, ложка и полотенце, — сказала Лиза, протягивая мне пакет. — Я ничего не забыла? Я положила еще немного еды и носовые платки — в армии их, наверное, не дают.

Позавтракаешь с нами? Время есть? Тогда садитесь все за стол. Мы тебя ждали.

Завтрак прошел в ничего не значащих разговорах, и слава Богу! Мне не хватало сорока рублей, чтобы расплатиться с Кирилкиным, и, объяснив в чем дело, я попросил Сережу выручить. Мы пошли в его комнату, двери в которую почти всегда распахнуты, и вдруг Сережа их плотно закрыл.

— Надеюсь, ты понимаешь разницу между отечеством и властями? — спросил Сережа. — Отечество надо защищать при любых, даже самых ужасных властях. Это не междоусобная война.

— Я это понимаю. А как тебе, белобилетчику, удалось попасть на фронт?

Было бы желание. — Сережа открыл шифоньер, вынул из-под стопки белья и протянул мне деньги. — Здесь двести рублей от нас и Гали. Ну, ну, ну!.. Не разводи церемоний, нельзя же ехать совсем без денег. И Марийке оставишь на первое время. О ней не беспокойся — она нам не чужая. Ну, попрощаемся. — Мы обнялись и поцеловались. Сережа меня перекрестил и сказал: Это я за Гришу. А теперь иди к ним.

Пройдя несколько домов, я обернулся: три фигуры стояли возле нашей калитки и смотрели в мою сторону. Я помахал рукой, в ответ замахала Галя, а затем и Лиза с Сережей. По дороге я зашел в парикмахерскую и подстригся под машинку. Когда в 24-м году я впервые пришел сюда с папой, здесь между зеркалами висел большой лист с надписью «Кредит портит отношения».

В маленькой аудиторий несколько студентов младших курсов, Женя Курченко и Толя Мукомолов — вот и вся публика. За столом государственной комиссии три или четыре человека во главе с Урюпиным. После моего доклада Урюпин почему-то не стал читать заключение рецензента, а перешел к вопросам. Вопросов и желающих выступить не было. Поднялся Урюпин, и ничего не сказав о проекте кинотеатра, стал громить меня за отсутствие силуэта в проекте Крюкова. Выступление было кратким, резким и заключил он его так: «От кого, от кого, но от Горелова я этого никак не ожидал». На этом моя защита закончилась. Подскочили Женя и Толя, помогли убрать планшеты, и уже кто-то выставлял другие. Мы вышли и закурили.

— За что он на тебя набросился? — спросил Женя.

— Ты же слышал: за отсутствие силуэта.

— Я не об этом. Силуэта нет ни у кого. Я о другом: почему он именно к тебе прицепился?

— Откуда я знаю? — Я пожал плечами, но подумал: а нет ли связи между его выступлением и тем, что он не прочел рецензию? Бережет честь мундира? Ну, тогда рецензия должна затеряться.

— Сейчас идешь? — спросил Толя. — Мы тебя проводим до трамвая.

— Надо подождать результата. Интересно все-таки: защитил я диплом или нет?

— Да ты что! — почти закричал Женя. — Не может быть, чтобы не защитил. Это он так.

— У нас все может быть, — ответил ему Толя. — Не будь наивным.

В это время подошла дама из канцелярии, посмотрела на мою стриженую голову и протянула мне какую-то бумагу. Оказалось — это справка о том, когда я поступил в институт и что 24 июня 1941 года я защитил дипломный проект и мне присвоено звание архитектора. Подлежит обмену на диплом. Директор института Урюпин. Печать.

— Урюпин же не директор, — сказал я.

— А ты не знал? — спросил Толя.

— Как всегда, — добавил Женя.

И моего сына вчера призвали, — сказала дама. Мне хотелось сказать ей что-нибудь в утешение и поблагодарить за доброжелательное ко мне отношение, но у нее задрожали губы, она резко повернулась и быстро ушла.

— Эта война как страшный ураган после страшной духоты, — говорит Толя по дороге к трамваю. — Натворит он бед.

— Может быть после него хоть дышать будет легче, — говорю я.

— А многие ли будут дышать? — спрашивает Женя.

— Ладно, не будем каркать, — говорит Толя. Когда подходил мой трамвай, Толя сказал:

— В шесть часов вечера после войны.

— А где? — спросил я.

— Давай возле Григория Ивановича, — сказал Женя.

Договорились, — ответил я. Мы друг друга похлопали, и я уехал. Мой призывной пункт на Основе. Очень широкая улица с базаром посередине, по одну ее сторону за кирпичными домиками — сельские хаты, вековые деревья, бывшая земская больница, где я лежал со скарлатиной, и кладбище, на котором лежат мои дедушка и бабушка. По другую сторону от железнодорожных путей среди одиноких уцелевших сосен когда-то росшего здесь бора — кирпичные домики горожан. Призывной пункт — на этой широкой улице возле базара, в одноэтажном доме казенного характера. Наверное, в нем когда-то была волостная управа и здесь же собирали новобранцев. Очень много людей, больше — группами и парами. Ходят, стоят, сидят, лежат. Пьют, едят, поют, играют на гармошках. Смеются и плачут. На крыльце военный, держа список, выкрикивает фамилии и люди выстраиваются в ряд. С трудом протолпился к входу и протянул стоящему в дверях военному с красной повязкой на рукаве военный билет, раскрытый на мобилизационном листке.