Павел Огурцов - Конспект

Уличные фонари не зажигают, в окнах — ни зги. Говорят, если окно светится, в него стреляют. Я в это не верю, другое дело — при налетах. На моторных вагонах установлены вторые дуги-токоприемники, и трамваи меньше искрят. При звездном небе, когда глаза привыкают к темноте, видишь силуэты приближающихся людей. Когда небо затянуто тучами или облаками — кромешная тьма, и все время прислушиваешься к чужим шагам, чтобы не столкнуться.

23 июня Людмила Игнатьевна родила дочку, ее назвали Марией.

Как только началась война, государственные экзамены в медицинском институте прекратили и выпускников мобилизовали в армию. Через несколько дней Резниковы получили вызов из Киева на междугородный переговорный пункт. Звонил Горик, сказал, что у него все благополучно, но не знает, куда направлена Лиза, сообщил номер своей полевой почты. С тех пор от Горика, от Лизы или о них — никаких известий, и нет ответов на письма.

От отца пришла открытка, написанная 22 июня, полная тревоги обо всех нас.

Ждешь очередного сообщения по радио от советского информбюро с молчаливой надеждой, что немцев, — ну, хотя бы на одном направлении, — остановили, но слышишь только о подвигах бойцов и подразделений. И никакой уверенности, что не сдадут и Харьков. Слышим: заводы эвакуируют на восток. Там, конечно, люди нужны, в армию меня не берут, но ехать с Марийкой на Урал или в Сибирь без средств и теплых вещей страшновато. То ли дело — на Кавказ: он далеко от фронтов, и кавказскую нефть отдать — проиграть войну. Уверен: все виды связи с каждым днем будут работать все хуже, и я посылаю маме телеграмму — можно ли в Нальчике снять комнату. В ответ получаю телеграмму из одного слова: приезжайте.

Чтобы никого не волновать, я молчал о попытке добровольцем пойти на фронт и по секрету рассказал об этом только Сереже. Сережа умел держать себя в руках, казалось, в любой ситуации, и очень редко выходил из себя, а если срывался, — я помню два таких случая, – то кричал. Сейчас он остался сидеть, но глаза его округлились и вот-вот выскочат из глазниц, губы приоткрылись, лицо застыло — иллюстрация к понятию остолбенеть. Потом он застонал, обхватил голову и стал раскачиваться. Думая, что ему плохо, я испугался и рванулся за нашатырным спиртом, но он воскликнул «Да не надо!», вытер лоб и перевел дух.

— Мерзавцы, ух, какие мерзавцы! — сказал он. — А ведь я был уверен, что они уже ничем меня удивить не смогут, но такое... такого даже от них не ожидал. — Сережа поднялся. — Я полежу. — Пошел в свою комнату, обернулся и развел руками. — Страна на пороге гибели, а эти... а они все еще держатся за свои идиотские догмы.

Вскоре Сережа спросил меня о наших с Марийкой планах.

— Какие сейчас планы? Война.

— Плыви мой челн по воле волн? Но хотя бы на ближайшее время? Защитит Марийка диплом, а дальше что? В Кировоград встречать немцев не поедете — это ясно. Поедете на Кавказ?

— В Кировоград, конечно, не поедем. Мы решили так: пока есть хоть маленькая надежда что Харьков не отдадут, не поедем никуда, а придется уезжать, ну, тогда — на Кавказ.

— Только не дожидайтесь паники — тогда уехать будет трудно или даже невозможно, а вам при немцах оставаться никак нельзя. А пока придется где-то поработать.

— Конечно, придется. Архитекторы сейчас не нужны. Придется поискать какую-нибудь другую работу. Сейчас столько людей забирают в армию, что устроиться на работу, думаю, не составит труда. Вот только — на какую?

Дня через два-три я, по рекомендации Феди Майорова, уже оформлялся сменным диспетчером в какой-то цех на заводе «Свет Шахтера».

— Федя просил тебе передать, чтобы ты не беспокоился, справишься, — сказал мне Сережа. — На этой работе нужен человек всего лишь грамотный и сообразительный, никаких специальных знаний не требуется.

За дипломные проекты Марийка получила четверку, и после защиты мы переселились в ее проходную комнату на Старомосковской. Ее сосед — одинокий молодой парень, по рассказам Марийки — скромный, спокойный человек, страдающий шизофренией, находился на Сабуровой даче. Когда у него появлялись признаки заболевания, Марийка перебиралась к сестре. Мы носили ему передачу. Я впервые побывал в такой больнице. Меня поразили горящие глаза некоторых больных и тревожила мысль — что будет с ними, если Харьков займут немцы — они таких расстреливали. Вывезут ли их наши?

В аудитории увидел графа Поллитровского, оставившего институт в прошлом году. Война застала его в Киеве, он кружным путем добирался домой и сейчас делился впечатлениями.

— В Белой Церкви нас бомбили. К бомбежкам я уже привык, но тут вот что меня поразило: солдаты стреляют из зениток и в то же время едят из котелков. Вы только подумайте: стреляют и едят. При бомбежке! Одной рукой стреляют, другой едят...

Оказывается, имеющим назначения в другие города полагается пятьсот рублей подъемных, и вслед за другими, получив дипломы, мы с Марийкой отправились в Госпром, — кажется, в облкоммунхоз, — за деньгами. На лице молчаливого важного чиновники, ведавшего выдачей этих денег, было написано: ни в какой Кировоград вы не поедете, и будь моя воля — подъемных вы бы у меня не получили. Деньги мы, конечно, взяли, но в глубине наших душ шевелится сомнение: а имеем ли мы на них право? Спрашиваю у Сережи:

— А ты бы взял эти деньги?

— Если победим, если будем живы, если сохранятся эти денежные документы, то и тогда никому и в голову не взбредет потребовать от вас возвращения этих денег. Разве вы виноваты в том, что не смогли поехать на место назначения? Отработаете на другом месте — только и всего. Чего ты улыбаешься?

— А ты бы взял эти деньги?

— А! Ты о моральной стороне дела? Спи спокойно. Вам деньги дали не потому, что вы едете именно в Кировоград, а потому, что вы едете, вообще, в другой город. Куда бы вы ни поехали, подъемные вам положены.

— Значит, ты думаешь, что Харьков не удержат?

— К сожалению, к этому идет дело.

— И все-таки: ты бы взял эти деньги?

— На твоем месте? Конечно, взял бы. Как ты думаешь: разве власти тебе ничего не должны за причиненный ни за что, ни про что моральный ущерб? Да и за ущерб здоровью? За напрасно потраченные годы? Ты скажешь: так положено в цивилизованном обществе, а не в нашем. А я тебе скажу: если ты догонишь вора, укравшего у тебя деньги, и отнимешь их, — ты будешь прав или нет? У тебя есть хорошая черта — деликатность, но нельзя одинаково относиться к честному человеку и бандиту — так недолго и погибнуть.

Пошли на ближайший к нам Конный базар. Вой сирен и стрельба зениток возвещают не первую воздушную тревогу. Высоко-высоко в безоблачном небе самолет почти не видим, а недалеко и далеко от него видны разрывы снарядов. Взрывов бомб не слышно, значит — разведчик. Да и знаем мы — немцы предпочитают бомбить города по ночам. Стоим с Марийкой вблизи прилавков. Осколки снарядов падают далеко и неслышно, а может быть заглушает стрельба? Покупателей как ветром сдуло, только торговки сидят под прилавками, а на прилавках их руки, придерживающие товар. И жалко их, и смешно, и какой кинокадр пропадает!