Павел Огурцов - Конспект

— Нестроевой, необученный? Таких сейчас не берем. Понадобишься — получишь повестку.

Я так настроился на армию, что растерялся и, отойдя от двери, стоял в раздумьях. Что же теперь делать? Мои товарищи пойдут на фронт, а я? Ну и что, что я нестроевой? Все равно — военнообязанный, значит — нужен. Сережа был совсем непригодным для военной службы, а добился, чтобы его взяли в действующую армию. Я снова протолпился к стоящему в дверях военному и спросил: Где записывают добровольцев? Он ответил, что добровольцами занимается райком комсомола, и дал адрес.

В трамвае, — ехать всего три остановки, — вдруг всплыло из каких-то моих недр затаенное опасение: я не гарантирован от того, что энкаведешники однажды не вызовут меня и не станут снова требовать сотрудничества с ними. А уйду на фронт — как в воду канул. И лучше погибнуть на войне, чем из-за них или от них.

В большой комнате несколько столов и шкафов, но просторно. Всего два человека, высокие, лет больше тридцати, один — кудрявый брюнет с синевой на подбородке, — он со мной и разговаривал, — другого не запомнил.

— А почему в армию не взяли?

— Только что на призывном пункте сказали, что нестроевых сейчас не берут.

— Мы набираем добровольцев для десанта в тыл. Пойдешь?

— В тыл, так в тыл. На своей земле, среди своих людей.

— А свои тоже разные бывают.

— Постой! — вмешался другой. — Нестроевой? По какой причине?

— Врожденный порок сердца.

— Что ж ты ему предлагаешь тыл? Он там только обузой будет. Да его и на медкомиссии забракуют.

— Да-а... Это верно. Значит, парень, не пойдешь.

— Ну, хорошо. В десант не пойду. Но я же — военнообязанный, значит для чего-нибудь подойду. Почему же я не могу пойти добровольцем?

— Тебе же сказали — мы набираем добровольцев в тыл. Придет время — призовут.

— Ну, наберете добровольцев в тыл. А потом? Не может быть, чтобы в армию не брали добровольцев, быть такого не может!

Они переглянулись и улыбнулись.

— Ладно. Будем тебя иметь в виду и при первой возможности возьмем. Садись за этот стол и заполняй анкету.

Он стоял сзади меня, держась за спинку стула, и я услышал: Дальше можешь не писать. Таких не берем. Я обернулся.

— Как! Вообще в армию не берете? В ответ – молчание.

— Не доверяете?

— Ты же не маленький — должен понимать, что это от нас не зависит.

Бываю в институте — тянет к товарищам. За мои дипломные проекты поставили тройку. Ну и пусть: это не имеет значения! В дипломе оценки не указываются и к диплому не прилагаются.

Все вокруг уверены, что война долго не протянется, и аргумент у них один: при такой технике!.. А я думаю, что война на несколько лет и будет мучительной.

— При такой технике война длится скоро два года, — говорю я, — и конца ей не видно.

— Горелов, ты соображаешь что говоришь? — обрывает меня Однороб. — До сих пор война шла без нашего участия, а теперь Красная армия быстро даст им прикурить!

— Говорят, Красная армия уже в Восточной Пруссии, — добавляет Лобановская.

Ну да! И у нас об этом молчат? Понимаю, что это слух, рожденный страстным желанием скорой победы, и так хочется ему верить!

— Да брось ты оригинальничать! — говорит мне Бугровский, и то, что сказал это именно он, вызвало взрыв смеха.

Открылась дверь и вошедшая к нам Ася, глядя на нас, засмеялась и сказала:

— А я знаю, почему началась война. Мы весь год без удержу смеялись, а это никогда добром не кончается.

В коридоре Миша Крутиков рассказывает как он сейчас, — вот только что, — задержал шпиона и отвел его в милицию. Слушателей прибывает, каждый требует, чтобы Миша начал сначала, в коридоре становится тесно, и Мишку ведут в зал. Мы рассаживаемся.

— Давай на трибуну! — командует Сеня Рубель.

— Ты помнишь, кажется, его единственное выступление на общеинститутском собрании? — спрашивает меня сидящий рядом Митя.

— Ну, еще бы!

Но помним мы только начало Мишиного выступления. Незадолго до него выступал заместитель директора по административно-хозяйственной части по фамилии Чункан, и Миша начал так: «Здесь выступал один человек, то есть не человек, а Чункан». Хохотали в зале и в президиуме, хохотал Чункан, а Миша терпеливо ждал пока мы угомонимся.

Над трибуной появляется бледное лицо в мелких веснушках и с торчащими ушами, непокорным клоком волос и круглыми возбужденными глазами.

— Рассказывать сначала? — спрашивает Миша.

— Сначала! — дружно откликается зал.

— Послала меня мама за уксусом, — начинает Миша, и мы сдерживаемся, чтобы не засмеяться и не спугнуть Мишу: он обидчив.

— Возвращаюсь домой, и вдруг...

— А где это было? — Вопрос из зала.

— Да на площади Розы Люксембург, мы же там живем! — В голосе слышится досада. — Возвращаюсь домой, и вижу: навстречу идет военный и что-то у него не так. Присматриваюсь. Ага! У нас на гимнастерках какие карманы? Накладные. А у него — вшитые. Значит, не учел. Я его останавливаю...

— А как ты к нему обратился? Товарищ? — Голос Гени Журавлевского. Я оборачиваюсь к нему, встречаемся глазами, и понимаю — Генька развлекается.

— Да какой же он товарищ? Я ему говорю: «Постой! Пошли в милицию!» Он, конечно, ни в какую. Тогда я занес над ним бутылку и говорю: «Пойдешь! А то как дам по голове!» И обращаюсь к людям: «Помогите задержать шпиона». Ну, его окружили, и он, конечно, пошел. Один меня спрашивает: «Откуда ты знаешь, что он шпион?» Я ему тихонько говорю: «Посмотрите внимательно на его гимнастерку, на карманы». Он посмотрел и сказал: «Да, действительно, я таких что-то не видел». Ну, мы и отвели его в милицию.

— А что было в милиции? — Голос из зала.

— Дежурный поблагодарил меня за бдительность.

— А военного оставили у себя?

— Нет. Проверили документы и отпустили. — Миша пытается перекричать наш хохот. — Но меня же поблагодарили!!..

Но мы уже вставали и шли к выходу.

— Повеселились, теперь — за работу, — услышал я голос Удава. В дверях столкнулся с Аничкой и Асей.

— Знаешь, Петя, — сказала Аничка, — Кистюченко два раза задерживали.

— А за что?

— Как за что!? — ответила Ася. — Он же отпустил бородку. Вот и расплачивается — принимают за иностранца.

— Ну, пошла шпиономания, — сказал обгонявший нас Мукомолов.

Во многих окнах крест-накрест бумажные полосы, чтобы не вылетали стекла при взрывах бомб. Налетов на город, слава Богу, еще не было, а ведь Харьков — один из крупнейших промышленных центров. Слишком далеко от их аэродромов? Не доходят руки? Надежная противовоздушная оборона? Кто знает!.. Выйдешь из дому — непременно встретишь патруль. На трамваях — только номера маршрутов, а табличек с указанием маршрутов нет — бдительность на уровне Миши Крутикова. С Сумской выхожу на площадь Тевелева. Слева на широком тротуаре — очередь вдоль нескольких домов, а никаких магазинов, кроме «Оптики». Присмотрелся — очередь в сберегательную кассу. У нас дома сбережений ни у кого, живут от получки до получки. Вскоре у сберкасс — никаких очередей: деньги не выдают.