Павел Огурцов - Конспект

Напомнил о прошлом разговоре.

– А! Так таких волков сколько угодно. А если было указание Сталина, то любой из них сожрет вас с костями.

Вопросов Антон Иосифович по деликатности не задавал. Не задавал вопросов и больше не заговаривал на эту тему и Муленко, хотя не мог не знать, чем мы занимаемся, и мы, видя его осторожность, избегали говорить при нем об этом.

Первым секретарем Обкома был Матюшин. Однажды днем к нам зашел юноша.

– Здравствуйте. Я – сын Матюшина.

– Здравствуйте. Я – сын Сабурова.

– Какого Сабурова?

– Старого Сабурова.

Из этого эпизода не помню больше ничего.

Вернулся местный музыкально-драматический театр им. Щорса, давал спектакли в летнем театре. Репертуар – украинская классика. Эти пьесы я видел подростком, и теперь впечатление от них было куда слабее: и возраст другой, и артисты не те. Сабурову спектакли очень нравились, и он готов был смотреть их по несколько раз.

– Знаете, что меня трогает? Нежное обращение друг к другу: моя кохана, моє серденько…

– А нет трудностей в понимании языка?

– Никаких. Я люблю Шевченко и чтобы читать его в подлиннике выучил украинский алфавит. Прочел весь «Кобзарь», еще читал Котляревского, Лесю Украинку, Ивана Франка, Коцюбинского. Чудесная у него вещь «Тени забытых предков».

Иногда бродили по городу, и Сабуров все посматривал на сожженные одноэтажные домики.

– Купить бы такой домик и восстановить.

– А в многоэтажном доме, в отдельной благоустроенной квартире вы не хотели бы жить?

– Нет. После всех передряг хочется тишины и покоя. Посадил бы садик, устроил бы цветник. И дочке лучше было бы, чем на каком-нибудь этаже.

Нравился ему сожженный домик из силикатного кирпича на улице с трамвайными рельсами. Домик стоял в низинке – верховья маленькой балки, с отступкой от улицы. Возле домика росли большие деревья.

– Трамвай будет шуметь.

– Это ничего.

– Так ведь квартал предназначен под снос.

– Когда это еще произойдет! А как, по-вашему, будет вестись застройка и реконструкция города?

– Начнут, конечно, с восстановления Соцгорода, потом будут застраивать Вознесенку…

– Двигаясь от Соцгорода. Пока сюда дойдут – на мой век хватит.

– Но одновременно будут строить и в старом городе. Это неизбежно – здесь тоже есть большие предприятия.

– Есть-то есть, да не тот масштаб. Слабое здесь будет строительство, – не бей лежачего.

В загородной роще, еще не дошли до старых дубов, увидели пароход, ржавеющий среди деревьев. Остановились и удивленно смотрели на пароход и друг на друга. Поняли: занесло его весной, когда взорвали плотину. Значит, весной накрыло и нижние улицы, и прибрежные хаты на Вознесенке.

Спросил об этом Перглера. Он подтвердил, что так оно и было: люди сидели на крышах и деревьях.

– Были погибшие?

– Были. В основном дети и старики.

– А разве при немцах ходили пароходы?

– Так плотину взорвали в сорок первом году, когда оставляли город.

Сабуров вскрыл конверт, развернул вложенное письмо и, глядя в него, долго молча сидел. Лицо Сабурова не выражало ни радости, ни удовлетворения. Но почему он его перечитывает? Не все ясно? Муленко сидел за столом. Сабуров встал, подошел ко мне и положил письмо. Его короткий текст я помнил наизусть. В письме Головко сообщал, что Гипрограду поручена разработка схемы планировки города с учетом разрушений. Действительно, неясно: каких разрушений?

– Павел Андреевич, нам пора.

Я сунул письмо в карман, и мы пошли в сквер. Сабуров напомнил, что Головко хотел поручить Гипрограду разработать схему генплана в двух вариантах с учетом нашего предложения о переносе заводов. Очевидно, – переносить заводы не будут. Но полной ясности нет.

– Надо бы запросить, но Головко не хотел переписки по этому вопросу. Давайте напишем такое письмо, чтобы содержание его понятно было только Головко. Да, но ведь ему надо будет отвечать. Хоть езжай в Киев.

– А не попытаться ли сначала дозвониться?

– Хорошая мысль. Сейчас и пойду. Дайте-ка письмо. Переговорный пункт – в этом же сквере. Раньше здесь был собор, его снесли, а двухэтажный жилой дом при нем приспособлен под почтамт.

К обеду Сабуров не пришел, вернулся в конце рабочего дня. Он только что дозвонился, Головко не застал, выпросил домашний телефон и заказал разговор на вечер. Пошли вместе, и когда, наконец, дали Киев, Сабуров и меня пригласил в кабину. Слышал я только Сабурова. Он сказал, что не застал Головко в управлении, извинился, что звонит домой, и спросил – как понимать фразу в только что полученном письме: с учетом разрушений? Каких? Всех? Что-то ответил Головко.

– Мы так и думали. Где это решено? В Киеве?

Что-то говорил Головко, на этот раз дольше, и они попрощались.

– Вы уже поняли, – спросил Сабуров, – что битву мы проиграли?

На вопрос Сабурова Головко ответил так: учитывать любые разрушения, кроме больших заводов. Где это решено, Головко не знает. Он поставил наш вопрос вскоре после приезда Сабурова, ответ получил только сейчас и сразу же нам сообщил. Еще он сказал, что из Совета Министров звонили председателю облисполкома, чтобы предоставили нам помещение.

На другой день я рассказал Перглеру о нашем поражении. В этот раз Антон Иосифович задавал вопросы – к кому мы обращались, кто нас поддерживал, кто был против. Кто нас поддерживал – я сказал.

– Мы не говорили с теми, кто по нашему мнению мог быть против. Только Беловол предупреждал, чтобы мы не лезли на рожон и ни с кем больше об этом не говорили.

– Смотрите-ка, а он, оказывается, порядочный человек.

– Иначе мы с ним не говорили бы. Мы его успели узнать, а вернее – почувствовать, что он за человек. А потом он сам загорелся и обсуждал разные вопросы, связанные с переносом заводов.

– Даже так! Удивительно. А сам он с кем-нибудь говорил? Из вышестоящих?

– Нет. В этом я уверен. Он ждал, как решится вопрос в Киеве.

– А!

– На противников напоролся Головко, или те, к кому он обращался.

– Вы извините меня за эти вопросы. Уж очень хочется надеяться, что для вас это кончится без последствий. А как Муленко?

– Он, конечно, знал, о чем мы хлопочем. Но не задал ни одного вопроса. Молчал и молчит. Хотя, когда впервые понял из наших разговоров, чем мы занимаемся, попытался нас остановить, правда, очень робко.

– И будет молчать. Об этом можете не беспокоиться. Ах, Павел Андреевич! Молодо-зелено.

Сабуров пошел в областную санитарную инспекцию и пробыл там довольно долго.

– Все в расстроенных чувствах, – сообщил он по возвращении. – Деревенко сказал: по городу Запорожью объявляется траур.

Появилась необходимость какой-то вопрос обсудить с Беловолом. Сначала показал ему письмо Головко и стал рассказывать о телефонном разговоре. Не кончил говорить, как Беловол вскочил, подергал пиджак, сел, дослушал и сказал: