Павел Огурцов - Конспект

– Григорий Георгиевич! Мы все делали вместе, все было пополам. Как вы можете?

– Да какая же в этом надобность? Ездил же я в Киев один? Смешно было бы явиться вдвоем. Почему же я не могу один пойти к Матюшину?

– Не тот случай. В Киев надо было ехать. А тут – под боком. Ни командировок, ни лишних расходов, ни перерыва в работе. Говорили же мы с Беловолом вместе. Ведь так легче. Знаете украинскую пословицу: гуртом i батька бити краще?

– Павел Андреевич, неужели вы думаете, что так и будем всю жизнь работать: мы с Тамарой ходим парой?

– Конечно, нет! Но бывают случаи, когда стоит объединить усилия. Мой дед говорил: ум хорошо, а полтора лучше.

Сабуров засмеялся.

– А если вы настаиваете, чтобы к Матюшину шел один – бросим жребий.

– Подумайте, что вы говорите! Начальник подставил своего сотрудника и прячется за его спиной.

– Нет, не так. Пойдете вы – вы лицо официальное и, хотя будете только советоваться, – все равно это официальная постановка вопроса. Пойду я – я лицо частное и пришел посоветоваться по собственной инициативе. По вопросу, который меня беспокоит. Что тут такого? Так что уж лучше мне идти. Разве не так?

Сабуров молчал. Я ждал, что он ответит, а он молчал и хмурился. Наконец, пробурчал:

– Еще подумаем.

Он хочет идти один, чтобы не подставлять и меня под возможный удар. А у него маленькая дочка, о которой он часто вспоминает с такой нежностью. Если вдуматься – какая ужасная жизнь! Но лучше не вдумываться.

Прошло еще какое-то время.

– Хорошо, Павел Андреевич, если вы еще настаиваете, – пойдем вместе. Но при непременном условии: говорить буду только я, а вы будете молчать.

– Ох!

– Ох – не ох, а решение это окончательное и обжалованию не подлежит. Я – командир, вы – адъютант. Я говорю о данном случае. Адъютанты выполняют поручения и отвечают на вопросы. Сами вопросы не задают и в разговор не вмешиваются.

– И при сем присутствуют.

– Если хотят. Я опять говорю только о данном случае. И еще они лучше всех умеют щелкать каблуками. Но это я так, между прочим.

– Значит, как в телефонной будке?

Сабуров засмеялся.

– Ну, так как вы решили? Принимаете условия?

– Приходится.

– Значит, идем?

– Идем.

Сабуров пошел узнавать, как попасть к Матюшину и, если надо, – записаться на прием.

По дороге в обком я спросил:

– Мы знаем, что заводы были размещены по указанию Сталина?

– Конечно, знаем. Когда я был подростком, мой дядя сказал мне: на обмане ничего не построишь, все равно потом, что построил, как его ни подпирай, развалится. Эту истину я запомнил. Я вам не говорил – кто мой дядя? Эйзенштейн.

– Тот самый?

– Тот самый.

– Но ведь мы будем говорить, что пришли только посоветоваться. Как будто для нас вопрос этот находится под сомнением. Это тоже обман.

– Во-первых, говорить буду только я. Во-вторых, мы действительно идем только посоветоваться. Больше нам ничего не осталось.

В кабинете Матюшин был один, и я увидел перед собой Матюху – директора нашего техникума. И поза его излюбленная: нога – на перекладине стула, на колене – локоть, на ладони – подбородок. Увидел-то – увидел, но глазам своим не поверил. Не может такого быть! Но какое совпадение: и разительное сходство, и фамилия. Брат, близнец? Вдруг на его лице задвигалась знакомая улыбочка. Э, нет, это и есть он сам, Матюха! Впечатление было такой силы, что я пропустил начало разговора, но заметил, что мы стоим. Значит, сесть он нам не предложил. Что он хотел этим показать – занятость, пренебрежение?

– Вы кто, архитекторы? – спросил он Сабурова. – Ну, и занимайтесь своим делом. Проектируйте дома и другие здания.

– Мы не проектная организация…

– Ну, так руководите этим делом как надо, направляйте. Чтобы города нашей области стали лучше, чем были.

– Архитектура – это не только проектирование зданий, но и градостроение в целом, создание нормальных условий…

Новым у Матюшина оказалось то, что если раньше он терпеливо выслушивал, то теперь перебивал.

– Вы думаете, что предлагаете? Война. Вы понимаете, что значит война?! Сталин – председатель Государственного комитета обороны и главнокомандующий. Глав-но-ко-ман-ду-ю-щий! А вы хотите, чтобы мы его отвлекали? Морочили ему голову? Чем? Да вы знаете, почему заводы построены там… там, где построены? Знаете?

Он отчитывал Сабурова и размахивал указательным пальцем перед его носом. Я не выдержал и хотел что-то сказать, Сабуров до боли сжал мой локоть, я закрыл рот и снова перестал слышать. Нет, голоса я слышал, но того, что говорилось, не понимал. Разговор скоро окончился. Можно сказать – Матюха нас выставил.

Стоим на тротуаре возле обкома. Безоблачное небо, жарко. Сабуров говорит:

Разводя безнадежно руками… А с непокрытыми головами мы с вами и так ходим. Чего мы здесь стоим? Пошли!

– Пошли в сквер.

– В сквер, так в сквер.

– Вот вам и письмо Калинина!

– А что ему Калинин! У него один бог.

– Ля ил ляха иль Алла, – говорю я нараспев, подражая муэдзину, – и Матюха рассуль Алла.

– А развелось этих рас сулей!.. Павел Андреевич, что с вами случилось в кабинете Матюшина? Вам было плохо? На вас лица не было.

– Нет. Я узнал Матюшина.

– Узнали?! – Сабуров остановился.

– Да, узнал. Пошли, пошли. Он был директором техникума, в котором я учился.

– А вы не обознались?

– Нет, не обознался. И поза с ногой на стуле его. И бегающая улыбочка его. Не говоря уже о внешности и фамилии.

– А имя – отчество?

– А мы имени – отчества его не знали и не интересовались. Во всяком случае, я не знал. Я не ошибся, хотя сначала засомневался.

– Что-то же вас смутило, раз сомневались. Уверены, что не ошиблись?

– Уверен. А смутило то, что наш Матюха, как его называли, вдруг достиг таких высот. Не верилось.

– А он вас, кажется, не узнал. Или сделал вид?

– Не узнал. А вернее – и не помнил. И слава Богу.

– А что он из себя тогда представлял? Как человек. И когда это было?

– Было это в тридцатом – тридцать втором годах.

Мы сидим в сквере, в тени туркестанских тополей, и я рассказываю о разговорах Матюшина в туалете, о законе и веревке, о Глобусе, о том, как мы получили свидетельства.

– И вот такой человек…

– Павел Андреевич, сколько вам лет?

– Скоро тридцать один.

– Так не пора ли перестать удивляться?

– Давно пора, я и сам это знаю. И все-таки иногда все еще удивляюсь. А вам, Григорий Георгиевич, не пора ли отказаться от каких-то иллюзий?

– Иллюзий? Тоже давно пора, и я, кажется, стараюсь. И все-таки иногда им поддаюсь.

Мы засмеялись.

– Так вот, насчет иллюзий, – продолжал Сабуров. – Вы были правы: не стоило ходить к Матюшину. Пожалуй, вы правы и в том, что Беловол не решился сказать о нем свое мнение и отделался тем, что, мол, не разобрался в нем. А что тут разбираться? Карьерист и демагог.