Павел Огурцов - Конспект

У нас не представляли, как можно жить без погреба и запасов на зиму. Оказывается, что и женины родители не представляют жизни без погреба — у них свой домик на далекой Рубановке — окраине Холодной горы.

— А где вы раньше жили? — поинтересовалась Галя.

— На Искринской.

— А! Это возле Конного базара.

— Да. Там у деда была кузница.

— А что ваши родители делают?

— Отец — столяр, мать нигде не работает.

— А у вас есть братья и сестры?

Только старший брат, он тоже столяр. Где быть новому погребу обсуждали всей семьей с участием Жени и решили, что проще всего вырыть подвал под галереей, через которую ходили в дом. К приезду отца Сережа взял отпуск, приходил, как на работу, Женя, и мы вчетвером принялись копать подвал: двое копали, насыпали землю в ведра и «выдавали на-гора», двое — выносили. Утром, увидев идущего к нам Женю, Сережа сказал:

— А вот идет и наша диктатура пролетариата.

С тех пор Женю у нас дома так и называли: диктатура пролетариата. Копали мы дня два-три, не больше. Сережа привел двух угрюмых, бородатых мужиков, а нам с Женей сказал:

— Погуляйте. А то ведь скоро лето кончится.

Женя открыл, было, рот, но внимательно посмотрев на замкнутое лицо Сережи, тихо сказал мне:

— Нашла коса на камень. Ну, что ж... Эх, гулять, так гулять! Махнем на Донец, в Коробовы хутора, с ночевкой. Завеемся, как говорит Елизавета Петровна. Идем-ка к Оле, она свяжется с Аничкой, я зайду к Виталию... Кого бы нам еще прихватить?

Встретил на улице Федора Горелова. Он расспрашивал обо всех нас, спросил где я работаю и, услышав, что еще учусь, долго хохотал, с надрывом, даже шатался от смеха. Рассказал об этом Горику.

— Знаешь, — сказал Горик, — я равнодушен к тому, что обо мне думают, но почему-то боюсь мнения всяких официантов, парикмахеров и вот таких Федоров.

Для меня учебный год на третьем курсе начался с вызова к декану. Нашего декана Семена Алексеевича Урюпина мы дружно не любили. Еще не старый, но с застывшим кисло-недовольным выражением, брюзга, скрипучим голосом нудно отчитывающий нас, и важный: никто не слышал от него шутки и не видел, чтобы он улыбнулся шутке других. От его вызова ничего хорошего ждать не приходилось. Декан, не пригласив меня, по своему обычаю, сесть, сказал, что ознакомился с моей статьей об университете и, если я не возражаю, поместит ее в сборник. В институте тогда висело объявление с просьбой к профессорско-преподавательскому составу и студентам подавать работы в готовящийся сборник. Я, конечно, не возражал, но подумал: очевидно, моя статья — на безрыбье рак.

Вскоре меня остановил преподаватель истории архитектуры, сказал, что ему понравилась моя статья об университете, все в ней правильно, статья представляет интерес еще и потому, что в литературе ему ничего не приходилось встречать о харьковском университете, и он рад, что его лекции не пропали даром. Слушать было приятно, и я подумал: ну, мне повезло.

Потом меня остановил в коридоре один из наших профессоров — архитектор Белорученко, пропагандист кирпича, как основного и, по его мнению, — самого лучшего стенового материала, и мастер-виртуоз узорной кладки. Это был старик с маленькими глазами и большой белой бородой, которую он, запрокинув голову, расчесывал с изнанки, а если был мороз, то при этом бормотал: «Зайцы мерзнут, зайцы мерзнут»... Всем студенткам, независимо от их успехов, он твердил, что архитектура — не женское дело, и напрасно они здесь тратят время. Нельзя было понять — на самом деле он так думает или шутит. Он читал небольшой курс кирпичной кладки и был одним из руководителей наших курсовых проектов, руководил добросовестно и одинаково как студентами, так и студентками. Белорученко тоже начал было хвалить мою статью, но тут к нему подошел патриарх харьковских архитекторов академик Бекетов.

Бекетов был уже глубоким стариком, но без бороды и усов, с прикрывающей лысину черной шапочкой, которую до революции носили академики. Он был автором лучших зданий, построенных в Харькове до революции, начиная с последней четверти прошлого столетия. У нас он на старших курсах консультировал дипломные и курсовые проекты, а иногда, но редко, и сам руководил их разработкой. Он при окончании проектов позволял себе чуть пройтись по ним кистью, и проекты после этого выглядели интересней. У старика дрожали руки, но когда он брал кисть, дрожь прекращалась. Недалеко от института на Пушкинской улице, на месте снесенной Каплуновской церкви, построили жилой дом с большим магазином «Гастроном» на первом этаже. Многие видели как Бекетов, проходя мимо этого дома, в любую пору года и в любую погоду на несколько секунд обнажал голову. Говорили, что в снесенной церкви он венчался. Говорили, что Бекетову нравился Госпром, но об авторе гостиницы «Интернационал», построенной на той же площади, известном харьковском архитекторе, он отозвался так: «Мальчишка! З...ал такую площадь!»

Белорученко и Бекетов поздоровались, и вдруг Белорученко сказал:

— Разрешите вам представить этого студента. Это он написал о нашем университете.

— Очень приятно, — сказал Бекетов, подавая мне руку. — Ансамбль университетских зданий — лучшее, что построено в нашем городе в первую половину прошлого столетия. Это хорошо, что вы о нем написали и верно его оценили.

— И своевременно, — добавил Белорученко.

— Это как сказать. Лучше скажем так: пока не поздно. Ваша фамилия Горелов?

— Горелов.

— А зовут?

— Петр.

— А по отчеству?

— Григорьевич.

— Я знал одного Горелова. Его звали Петр Трифонович. Вы ему кем-нибудь доводитесь?

— Так звали моего деда.

— А, очень рад. Ваш дед был деловой человек и умница. Какова его судьба?

— Умер в двадцать четвертом году.

— Царство ему небесное, — сказал Бекетов, и его правая рука чуть дернулась вверх, как будто он хотел перекреститься. — Умер своей смертью?

— Да. Дома, у детей.

— Ну, слава Богу. Прозвенел звонок. «А, пропущу лекцию!» — подумал я и остался со стариками в коридоре.

— Алексей Николаевич, — обратился я к Бекетову. — Вы хорошо знали моего деда?

— Гм... — Бекетов посмотрел на Белорученко. — Ну, Яков Григорьевич — человек глубоко порядочный. Я для вашего деда должен был строить большой жилой дом с магазинами и со всеми возможными в то время удобствами.

— А интересно — где?

— Мы вместе ездили на его красном автомобиле осматривать возможные участки в центре и на главных улицах, обсуждали и оценивали разные варианты. Вообще, я проектировал на уже приобретенных участках, но Петр Трифонович заинтересовал меня участием в выборе, чтобы, как он говорил, в чем-нибудь не прошибить. Он привлекал для консультаций и инженеров городского хозяйства. Очень толковый человек, с ним было приятно иметь дело. Помешала революция... Раза два после наших поездок мы обсуждали эти дела у него дома, и он оставлял меня обедать. Позвольте... А его жена... Ульяна... Ульяна...