Турсунбек Какишев - Сакен Сейфуллин

Он мечтает о человеке, просвещенном человеке, который встал бы во главе народа. Вот каким он должен быть:

Кому дано проникнуть в думы поэта, когда он в одиночестве склонился над столом и как клятву повторяет запавшие в память слова: «Своей рукою твори свес счастье, Италия». Может быть, он ищет рифму? А может, просто перебирает мысли, словно настраивает домбру? Но он думает о народе, о его будущем. И о том, что казахский народ сам должен помочь себе.

Если не просвещенные, то кто же еще позаботится о своих темных собратьях? Иначе оставалось бы надеется на всевышнего. Ведь баи — одни готовы душу продать за лишнюю сотню баранов, другие — дома не покидают. Сидят, укрывшись в жеребячьи шкуры. Жизнь, жизнь, для баев ты сладка, для бедняка как яд.

Если бы Сакена спросили, о чем это он бормочет над чистым листом бумаги, то он не сумел бы ответить.

Пройдут годы, прежде чем Сакен поймет источники бед не только его народа, но и других народов России, закабаленных царизмом.

Нужно возвращаться в Омск. Окончились вакации. Но у Сейфуллы нет ни копейки денег на дорогу сыну. А путь не близкий — семь-восемь дней. Найти бы попутчика. Сейфулла рыщет по аулам. День, другой. И однажды радостно сообщил Сакену:

— Сынок, готовься! Нашлись попутчики!

Попутчики оказались кереями [17] Кереи — казахский род. и торговали лесом.

Понемногу завязался разговор, хотя братья были хмуры и молчаливы. Сакен убедился в верности народной пословицы: «Если у керея родится сын, то дереву цвесть». Какой бы разговор они ни повели, с их уст не сходят слова «дерево», «лес». Как только сойдутся — все толки о лесорубах, столярах, плотниках. О Бакижане, искусном резчике по дереву, о срубщике Рамазане, о силачах Мукуше и Жумане, которые могут уволочь огромное сосновое бревно.

Далеко ли уедешь на волах? На четвертые сутки еле добрались до родных мест кереев. Дальше, в Омск, Сакену предстояло ехать с другими попутчиками.

Начавшийся еще с Аккуля перелесок при подъезде к Борли превратился в непроходимый лес. Здесь нетрудно было бы и заблудиться. Кругом сосны и березы. Когда солнце опустилось уже совсем низко, путники подъехали к аулу.

— Ну как, с удачей вас нынче? — спрашивали братьев аксакалы, изредка бросая взгляд в сторону незнакомого им Сакена. К приезжим подошел смуглолицый, рябой джигит, низенького роста, с блестящей медной пластинкой на лацкане форменного кителя и в фуражке набекрень.

— С благополучным возвращением, что ли? Что-то не очень веселы. Видно, все продали за бесценок? — с улыбкой заговорил он. — Ничего, к осени лес подорожает. — Он тоже вопросительно посмотрел на Сакена. Глава обоза объяснил ему суть дела. — А, значит, дальше поедем вместе, тогда пошли, — сказал и направился к деревянному дому, что стоял поодаль.

— Лес — это богатство нашего аула. Только им и живем. А я работаю лесничим в лесохозяйстве «Отрадный».

Ташмагамбет, так звали нового знакомого Сакена, оказался человеком общительным и хорошо говорил по-русски. Судя по всему, был одним из интеллигентных людей в ауле.

Сакену, выросшему в степи, в доме из дерна, этот деревянный дом в ауле — с резными украшениями, высоким потолком и дощатым полом — казался удивительным. Буфет, спинки стульев и дивана, кровати, сундуки сделаны из добротного дерева и украшены резным орнаментом.

Заметив интерес Сакена, Ташмагамбет сказал:

— Всю эту мебель сделали наши мастера, а орнаменты и украшения — дело моих рук. Мы не знаем, что такое джайлау. Всю зиму мы заняты заготовкой лесоматериала, чтобы летом увезти его в Акмолу. Занимаемся земледелием, сеем понемногу, сажаем картофель. Кроме двух-трех домов калмыков, все мы одного рода.

— Батен, приготовь обед, гость в доме, — предупредил Ташмагамбет жену.

И пока пили чай и ели мясо, Сакен вдоволь наслушался всяких историй из жизни этого лесного края. Аульные старшины, волостные старосты причиняли немало бед аульчанам и здесь.

Сакен торопился, но его попутчикам — хозяевам лошадей и подвод — торопиться было некуда. По пути они заехали в Кутыркульскую волость. После села Боровое повернули подводы на Кокчетав. И, только получив в волостях и уездах необходимые бумаги, прямиком направились в Омск. Лишь в концу августа, правда, безо всякой платы, знакомясь по пути со многими местами и селениями, Сакен наконец добрался до Омска. В городе полным-полно войск. По железной дороге один за другим идут эшелоны. На вокзале шум, песни, плач.

Были и иные новости. Главный имам Шаймерден Альжанов бросил службу в мечети и поступил шакиртом в Омскую центральную фельдшерскую школу. Это вызвало немало толков и пересудов среди верующих татар. Они говорили: «Наш имам превратился в кафира. Смутьяна ждет кара аллаха». Муллы, желающие заполучить должность имама, тайно отбыли в Уфу к муфтию. [18] Муфтий — глава мусульманского духовного управления.

Начались занятия. В этом году на подготовительный курс семинарии из числа казахских ребят поступил только один человек. Не очень-то много казахов было принято и в другие учебные заведения. На первое же собрание «Бирлика» пришли все его прошлогодние члены, пришел Шаймерден. Но были и новички. Им растолковали цели и структуру организации.

Потом слушали отчет тех, кто летом собирал образцы народного творчества. Ахмет Баржаксин доложил, что работал в экспедиции по Каркаралы, наряду с поговорками, пословицами, сказками, сказаниями он записал народные шутки-прибаутки и острословия шаншарских хитрецов. Мухтар тоже выезжал с экспедицией, рассказал о традициях и обычаях Семиречья, его природных особенностях.

И все же оказалось — больше всех сделал Сакен. Он ведь раздал тетрадки друзьям — джигитам. И они постарались.

Сакен не скрыл к тому же, что написал новые стихи. Собравшиеся потребовали: «Ну-ка, почитай!» Всем понравился «Казах-неуч» и «Братишке». Но Магжал возразил:

— Сакен призывает в своих стихах учиться. Что же, учиться надо. Правильно. Но тема ли это для стихов? Любовь — истинная, священная тема поэзии. Только любовной лирикой и можно измерить дарования поэта.