Павел Катаев - Доктор велел мадеру пить...

- Прямо сейчас.

Александрову ничего не оставалось, как "прямо сейчас" написать расписку, которую отец спрятал в карман, а затем отнес Хесину, председателю Всесоюзного агентства по охране авторских прав, известного всем советским авторам по аббревиатуре ВААП.

Работа над фильмом продолжалась.

И продолжались вмешательства режиссера в текст сценария.

Но теперь уже стала проглядывать политическая тенденция.

По сюжету иностранные гастролеры приезжают в Советский Союз из идеологически враждебной гитлеровской Германии, а коррекция сюжета, совершаемая Александровым, "переводит стрелки" на Соединенные штаты Америки.

То есть теперь уже Советскому Союзу противостоит не Германия, а Америка.

Устав бороться, авторы пользуются последним имеющимся у них правом, а именно - снять свои фамилии с титров готового фильма.

У фильма бешеный зрительский успех, аншлаги в кинотеатрах и как естественное следствие - огромные авторские отчисления всем трем автором сценария.

И Александрову тоже, но только лишь как режиссеру.

Свой рассказ отец заканчивал так.

- Приезжая в гости к своему знакомому (называлась фамилия знаменитого актера и режиссера, который жил в соседней с родителями квартире на Тверской), Гриша Александров всякий раз звонил в нашу дверь и когда я открывал, с язвительной улыбкой спрашивал: - Получаете авторские?

- И что ты говорил?

- Получаем, - отвечал отец и сейчас, спустя годы и годы, на его лице появлялась озорная улыбка точь в точь такая, как и тогда на полутемной лестничной площадке в доме на Тверской.

Позволю себе небольшой комментарий по этому поводу.

С точки зрения "большой" политики "прав" оказался именно режиссер фильма "Цирк", а не сценаристы.

Возможно Александров интуитивно потрафил начальству, а может быть начальство и впрямую указало ему, что главным противником (или врагом) нашей социалистической родины был не немецкой фашизм, а американская демократия.

Во всяком случае факт остается фактом: критическая направленность фильма с Германии переориентирована на Америку.

А то, что это относится к "большой" политике, имеет еще одно убедительное подтверждение в судьбе другого "довоенного" произведения отца, повести "Я, сын трудового народа...".

Повестью, как литературной основой для музыкального сочинения, заинтересовался композитор Сергей Прокофьев.

По либретто, написанному совместно с отцом, Прокофьев создал оперу "Семен Котко" (по имени главного персонажа повести).

Первая постановка оперы готовилась в музыкальном театре имени Станиславского и Немировича - Данченко.

Однако дальше генеральной репетиции дело не пошло.

Началось "замирение" с гитлеровской Германией, а поскольку в самой повести и, следовательно, в опере, сюжет которых разворачивался на Украине во времена революции и гражданской войны, немецкие завоеватели вид имели с точки зрения большевистской идеологии довольно-таки не приглядный, то есть выступали на стороне контрреволюции, постановка спектакля была прикрыта.

В последние десятилетия судьба оперы "Семен Котко" была более удачной.

Большой успех сопутствовал московской постановке спектакля в Большом театре в семидесятых годах, осуществленную Борисом Александровичем Покровским и дирижером Фуадом Мансуровым.

Мне посчастливилось побывать не только на премьере спектакля, но и на рядовой, так сказать, рабочей репетиции на большой сцене прославленного театра.

Впрочем, репетиция вовсе не казалась рядовой. Напротив, она была какой-то особенной, хотя вроде бы никаких ярких событий на полу пустой и слабо освещенной сцене не происходило.

Особый интерес репетиции придавало присутствие в зрительном зале вместе с Покровским отца.

Огромный зал был погружен в темноту. Можно даже сказать - кромешную темноту.

Вообще, картина была фантастическая.

Сверху, с колосников на сцену опускались столбы слабого света, которые еле-еле освещали артистов и рабочих сцены.

Время от времени Покровский своим резким громким голосом подавал реплики, обращаясь к певцам или же к рабочим сцены или осветителям.

После каждой такой реплики что-то неуловимо менялось и в расположении фигур, и в общей освещенности.

Все происходящее могло бы показаться бездушным и механическим, если бы не фигура Покровского, излучающая артистизм и неожиданный юмор, что давало понять - здесь не заводский цех, а зыбкий, мерцающий мир большого искусства, нащупывающего свой еле уловимый, но единственно возможный путь.

- Заслуженный артист Володя! - кричал из-за своего режиссерского пульта Борис Александрович, обращаясь к одному из Владимиров, находившихся на сцене. - Вы же совсем не то делаете! Неужели так трудно сосредоточиться и вспомнить, что вам говорилось!

- Совсем не трудно, - звучало в ответ со сцены.

- Ну и прекрасно!

Происходящее завораживало, затягивало.

Я поглядывал на отца, и пытался понять, что он чувствует и о чем он думает в связи с тем, что декорации должны воспроизвести написанные им картины природы, а артисты перевоплотиться в придуманных им персонажей.

Отец задумчиво, даже одухотворенно смотрел куда-то в верхнюю часть сцены, внезапно улыбнулся, наклонился ко мне и проговорил:

- Там, в темноте, на колосниках сидят петухи, в разное время пущенные Шаляпиным, Собиновым. А рядом пристроился молодой петушок, только что пущенный заслуженным артистом Володей.

Не могу сказать со всей определенностью, но, кажется, свою повесть отец писал к какой-то годовщине образования Красной Армии, и экземплярами этой повести легендарный маршал награждал выпускников какой-то краснознаменной военной академии.

Проходное произведение профессионала, написанное для денег.

Но в том-то и дело, что "строительный материал" для этой "проходной" вещицы был первоклассный - наблюдения из народной жизни, атмосфера грандиозного слома в судьбе могучей страны, рассыпающейся на глазах, свежие чувства любви, страсть, разлука смертью, и живые люди со своими характерами и стремлениями.

Может быть и гениальный композитор Сергей Сергеевич Прокофьев собирался сочинить для денег что-нибудь проходное, воспользовавшись своим профессиональным мастерством.

А получилось нечто бессмертное.

Рассказывая о том - "опасном" - совещании в Центральном Комитете, отец упомянул дверь где-то сбоку, откуда бесшумно и внезапно появился Сталин.

Небожитель предстал перед людьми, явившись из своего таинственного мира, скрытого за незаметной дверью.

Этот образ - таинственная дверь, скрывающая какой-то другой, недоступный никому из смертных мир - волновал отца.

Ну, идет совещание, ну, совещание посетил руководитель партии и правительства, ну, произнес речь.