Павел Катаев - Доктор велел мадеру пить...

Задумав книгу о Ленине в Париже, отец меньше всего собирался делать какие-то биографические открытия, связанные с пребыванием вождя мирового пролетариата в самом буржуазном, роскошном и элегантном городе мира. Все было хорошо известно партийным историкам, на какие-то факты было наложено "табу" (пьянство и "матримониальные курбеты", если таковые были, и остальное в том же роде), и отец вовсе не желал никаких разоблачений Ленина.

Его задача была самой что ни на есть простой - посетить места, где бывали Ленин и Крупская, и по возможности "зримо" описать эти уголки Парижа.

Элементарная задача для "исторического репортера".

Но отец не был историческим репортером.

И хотя его блужданиям по "Ленинским местам" сопутствовали разные мелкие открытия, способные вызвать глубокую радость у поклонников вождя, он искал другое - таинственную и единственную "маленькую железную дверь в стене".

Нашел ее, нашел так же возможность отомкнуть, и за ней снова, уже в который раз за бесконечную творческую жизнь, обнаружил свою Атлантиду.

На сей раз то был огромный ангар французского исторического музея военной авиации, где в числе множества экземпляров самых разных самолетов всех времен и народов отец с замиранием души встретил своего старинного знакомца еще по дореволюционному одесскому детству - знаменитый летательный аппарат Блерио...

Плоский, мало выразительный портрет вождя будущей революции на фоне великой эпохи.

Повесть "Маленькая железная дверь в стене", произведение формально конъюнктурное, выполненное для галочки идеологических начальников (ездишь в Париж, так отрабатывай!) явилась для отца ни чем иным, как очередной попыткой воскресить навсегда исчезнувшее.

Мне довелось побывать в Париже вместе с отцом, ходить с ним по улочкам Латинского квартала, по набережным Сены. При мне он сделал художественное открытие по поводу двух строк стихотворения Мандельштама, посвященное этому великому городу:

И во дворе военной школы

Играли мальчики в футбол.

Мы с отцом возвращались домой с правого берега реки на левый в гостиницу на авеню де ля Бурдоне - спустились к Сене с лестниц Трокадеро, затем двинулись по мосту Йены в сторону Эйфелевой башни, на Марсовом поле полюбовались игрой энергичных и азартных пожилых французов в шары, и когда подходили к Эколь мелитер, за оградой которой на плацу молодые люди занимались физкультурой, отец схватил меня за плечо и воскликнул:

- Эколь мелитер это ничто иное, как военная школа! И там он видел мальчишек, гонявших футбольный мяч!

И снова повторил мандельштамовское двустишие.

Как-то отец повел нас с мамой обедать в ресторан Куполь на бульваре Монпарнасе.

Народу было много, мы ждали своей очереди в американском баре, так сказать, в предбаннике главного ресторанного зала.

Вот выкликнули "Месье Катаев" (с ударением на последнем слоге), и мы отправились к заказанному столику.

К хорошему быстро привыкаешь, но память вдруг возвращала в родную социалистическую Москву и сердце сжималось от тоски при воспоминании пустых серых пространств и суровых бездушных солдат, охраняющих узкие проходы, ведущие через границу твоей страны в остальной мир, в затем - в обратную строну. И тогда клетка снова захлопывалась.

А тогда в Куполь неожиданно к нашему столику приблизился скромный пожилой француз в сером твиде с доброжелательной улыбкой и представился. Это был хозяин ресторана, который помнил отца еще по тридцатым годам и сейчас подошел возобновить знакомство.

По легкому мановению его руки официант подал бутылку вдовы Клико во льду и хозяин легендарного ресторана поднял бокал шампанского за здоровье мадам и месье Катаев.

Позже, на вечерней Парижской улице, обсаженной платанами и сияющей золотыми огнями и алыми пологами над витринами кафе, отец с показным недоумением пожимал плечами и глаза его сияли счастливым озорством.

Наверное в эти короткие мгновения он был спокоен и счастлив.

Как бы за скобки выносилось, что память о его существовании в этом мире продолжалась, хотя он проводил свои дни далеко, далеко отсюда. В какой-то степени он оставался гражданином мира, хотя порядки его страны не предполагали такого для своего гражданина.

И еще два эпизода, связанные с любимой им Францией.

Году, кажется, в шестьдесят восьмом отец получил приглашение возглавить жюри международного фестиваля короткометражных фильмов во французском городе Туре.

Он взял с собой во Францию мою сестру Женю, и из ее восторженных и образных рассказов я получил представление об этой интереснейшей с налетом французского романтизма поездке.

Дело в том, что отца, как Председателя, то есть очень важную персону, вместе с остальными членами жюри этого престижного кинофестиваля, выдающимися интеллектуалами, деятелями культуры европейских стран, поселили в средневековом замке в окрестностях Тура отдельно от рядовых участников фестиваля - режиссеров и других создателей фильмов.

Все было устроено очень роскошно, дорого, красиво, с ужинами при свечах и живых звуках средневековой музыки, с интеллектуальными беседами и так далее и тому подобное.

Было сделано все, чтобы на Председателя жюри никто из делегаций стран, участвующих в конкурсе, не мог оказать давления в пользу "своей" ленты. А поскольку отец был гражданином Советского Союза и в фестивале участвовал фильм советского режиссера, то предполагалось, что мнение Председателя жюри в пользу его соотечественника безусловно будет принято в расчет при присуждении Гран При.

Таковы были, так сказать, узаконенные издержки национальной принадлежности приглашенного Председателя жюри.

Но во время конкурсного просмотра отец заинтересовался английской короткометражкой о школьном сельском учителе, который вдруг осознал, что человек создан смертным и что жизнь каждого из нас конечна.

Отец буквально влюбился в этот фильм и вместе с остальными членами жюри был убежден, что он достоин главной награды.

Вопрос о национальной принадлежности фильма ушел в сторону и решало лишь одно - художественность.

После возвращения с фестиваля отец долго и с увлечением рассказывал об английском фильме, продолжая находить в нем все новые и новые достоинства, а про советской фильм говорил с легким презрением и даже обидой, потому что тот по уровню был ниже любого другого конкурсного фильма.

Приведенный эпизод можно было бы отнести к такому, например, сюжету: "Катаев и Франция".

А вот следующий?

Речь снова пойдет о Франции, которую мои родители стали активно "обживать" после первого совместного посещения прекрасной страны и ее прекрасной столицы в пятьдесят шестом году во время морского круиза вокруг Европы.