Энтони Кидис - Паутина из шрамов

Теперь мы могли приняться за работу.

Так как Джон был таким молодым и неопытным, мы иногда над ним прикалывались. Он был парнем, который проводил большую часть своей молодой жизни в своей комнате играя на гитаре, так что жизнь в рок-группе была еще неизведанной. Фли и я постоянно дразнили его, называя его «зелененьким» или «Зеленый Человек» или «Зеленый Шершень». Годы спустя Джон признался мне, что все эти подколы сделали его очень застенчивым, но в то время мы не имели представления о нашем влиянии на него.

Фли и я не хотели, чтобы он чувствовал себя неуверенно. Просто все эти «зеленые» названия говорили о нашей любви к нему. Если у тебя больше чем одно прозвище, это значит что ты в наших сердцах, и мы тебя уважаем. Мы дразнили его, потому что любили этого парня и были так рады, что в наших жизнях теперь была его креативная энергия. И если мы дразнили его в грубой форме, это было только для того, чтобы не показывать, как он нам важен. «Чей номер телефона ты набираешь чаще всего, к кому домой ты ходишь чаще всего и с кем ты делишься своим опытом чаще всего», было очевидно, что я восхищался этим молодым человеком.

Недавно мы с Джоном говорили о том, что если все происходило не так, как я хотел, я игнорировал его. Это был не очень здоровый вариант решения проблем, но надо помнить, что Джон из семнадцатилетнего неузнаваемого ребенка превратился в члена группы The Red Hot Chili Peppers. И он настолько же, если даже не больше, плохо относился к окружающим его людям. Ко мне постоянно подходили люди и говорили: «Твой гитарист — ублюдок. Он трахнул эту девчонку, а потом выкинул ее посреди ночи из дома и сказал чтобы она больше не возвращалась». Я никогда не видел, чтобы он такое делал, поэтому защищал его. Я признавал его сукинский характер, потому что он был таким молодым и проходил через такие резкие изменения.

Чеда никто каждый день не критиковал, потому что мы не были с ним так близки. До сих пор он остается человеком в себе. У него был другой путь решения обычных проблем «новеньких» и это было «Они мне не нужны, я их не знаю, у меня есть своя жизнь». Он никогда не хотел быть в нашем кругу. Он лучше бы бегал со своим же типом, а этот тип людей был совершенной не похож ни на меня, ни на Фли. Чед показал нам очень мало из того, кто он есть, откуда он и какие у него мысли. К примеру, он был в Red Hot Chili Peppers с 1988 года, и только в конце 2003 я узнал, что Чед покинул Мичиган чтобы приехать в Голливуд и стать сексуальным фронтменом. Мы никогда не разговаривали по душам, и я никогда не знал о его фантазиях, мечтах и надеждах. Чед приходит на работу, он веселый и дружелюбный. Я считаю его одним из этих странных великих людей, которые сохраняли нашу группу в трудные времена.

Если говорить об одежде, то его вкус очень отличался от нашего, и я постоянно дразнил его на этот счет. К счастью, он перестал укладывать свои волосы суперспреем, когда стал участником группы, но вместо того, чтобы идти и тусоваться в панк-рок клубе, как например «Small’s» со мной и Фли, он шел в «Motley Crue bar». Туда он одевал смешные джинсы с ремнями и ковбойскими сапогами, играл в бильярд и приударял за девочками-рокершами. Люди видели его и потом рассказывали мне, что волосы у него были покрыты спреем и стояли выше чем у девочки, но на следующий день он приходил в студию в бейсбольной кепке. По своей природе он не был таким хамелеоном, просто он не показывал нам все свои цвета.

Мы нашли что-то общее в музыке. Даже здесь его музыкальное восприятие было другим, но его энергия страсть и сила для создания новой музыки была велика. Он не был авангардным, не слушал очень разную музыку, в основном он держался около рока и поп-музыки, но то, что он играл, было удивительно. У нас никогда не было барабанщика, у которого никогда не садилась батарейка, который всегда готов играть и как можно дольше. Я не могу себе представить, чтобы он чувствовал себя неудобно или застенчиво из-за того, как мы его сначала приняли, как себя чувствовал Джон.

Теперь у нас были новые парни, и мы могли начинать работать. Было очень странно и сложно создавать новые песни, как еще никогда не было. Очень часто у нас было много хороших идей, но мы не могли сделать из них песню. Я думаю, Джон чувствовал большую ответственность играть по следам Хиллела, хотя он не пытался повторить игру Хиллела. Его звук был чище и современнее. Нам просто нужны были новые песни. Когда Клифф и Джек Шерман пришли к нам, уже было готово почти все. Но теперь нужно было написать целый альбом.

Медленно, но уверенно новые и разные звуки начали образовываться. Ударные были очень интенсивны. Клифф был креативным и артистичным, Джек Айронс был метрономом, но Чед просто «двигал» воздух так, как это не делал никто до него. Я аккуратно слушал музыку, а потом уходил домой и сидел на кухне с кучами и кучами бумаг. В мою голову никогда не приходило, что можно написать песню из пяти строчек и припева. Фли всегда был занят, ударные тоже были заняты и вся эта текстура и музыка была такой сложной, что я решил, что мне тоже надо делать что-то сложное. Когда я садился писать песни, я обдумывал не одну или две идеи, нет, у меня был замысел написать поэму из пяти страниц. Я сидел там по восемь часов подряд и писал такие песни, как Good Time Boys, Subway to Venus и Johnny, Kick a Hole in the Sky, где стихи были просто бесконечны.

Когда пришло время записываться, мы стали ссориться с Майклом Бейнхорном. Он внимательно следил за звуком. Он хотел, чтобы Джон играл мощным, тяжелым скрипящим звуком, тогда как у нас всегда был интересный кислотный, фанковый и сексуальный гитарный звук. Джон не хотел играть что-то слишком в стиле метал, поэтому между ним и Майклом было очень много ссор. То было не самое лучшее время для Джона и если бы не порнографические фотографии Трэйси Лордс, я вообще не знаю, как бы Джон тогда выжил.

Мы много работали над всеми песнями, но Бейнхорн придавал наибольшее значение песне Higher Ground. Фли играл эту мелодию годами, а Джон и Чед придумали удивительные мелодии. Бейнхорну пришлось вдвойне попотеть, чтобы заставить Джона сыграть более тяжелый звук для этой песни. Для меня вокал был очень сложным и изнуряющим. Такая песня не была моей крепостью, но Бейнхорн считал, что я смогу ее спеть и поэтому всегда подталкивал меня. Я знаю, вам покажется, что все это просто дерьмовое нытье, но когда ты стоишь перед гребаным микрофоном и у тебя ничего не выходит, у тебя начинают болеть все внутренности. Я очень долго не мог спеть эту песню. Но она стоила этого. Когда мы подошли к припеву, мы пригласили в студию 25 человек, чтобы спеть его вместе. Там были и хорошие певцы и обычные люди, но все вышло отлично.