Эудженио Корти - Немногие возвратившиеся

И я оказался прав.

* * *

Мы выбрались на отличную дорогу с установленными на обочине указателями. Со всех сторон виднелись знакомые земляные насыпи, откуда торчали весело дымящие трубы. Я снова вспомнил наши обжитые землянки на Дону. Ошибки не было. Мы действительно вышли из "котла". И я больше не должен вечно бежать, спасаясь, как загнанный зверь, чувствуя, что смерть дышит мне в затылок. Я снова увижу мою семью, мой дом, мою Италию.

Я должен был кричать, смеяться, плясать от счастья? Наверное, должен.

Я склонил голову и вознес молитву Мадонне, сохранившей мою жизнь. Я машинально продолжал идти, только теперь думал о тех, кто остался там, на холодных дорогах от Дона до Беловодска. Хотелось надеяться, что многие из них живы, хотя и попали в руки врага. А быть может, их всех уже убили?

Друг мой Цорци!

Последний раз его видели, когда он бежал в атаку. "Он кричал и смеялся, а кровь ручьем лилась из рваной раны на его ноге", - сказал Монтрезор. Сейчас мне казалось, что Цорци смотрит на меня, причем его лицо хранило то же выражение, которое я запомнил, глядя на друга в "Долине смерти".

А где теперь солдаты моего батальона? Преданные, верные товарищи, с которыми я прожил душа в душу много месяцев. Они очень старались спасти себя, но не сумели, отстали... "Нас тоже дома ждут матери, signor tenente, но... (в этом месте они бы развели руками) теперь мы к ним уже не вернемся".

Сколько же людей осталось на той дороге мертвыми, причем не только итальянцев, русских там было не меньше. Нельзя забывать и о немцах, в первую очередь о тех, кто погиб, стараясь расчистить для нас дорогу.

И я принялся истово молиться о мертвых.

По нашим расчетам, из 30 тысяч итальянцев, служивших в 35-м армейском корпусе, которые были окружены на Дону, около восьми тысяч добрались до Черткова. Вечером 15 января мы производили подсчет войск. Получилось около семи тысяч. Примерно пять тысяч человек ушло из Черткова. Из "котла" выбралось не более четырех тысяч. Из них, как минимум, три тысячи были ранены или серьезно обморожены. Но и среди уцелевших не было здоровых: нервные расстройства, болезни... Проведя месяц в окружении, весьма неплохой армейский корпус превратился в горстку измученных калек, которые едва могли держаться на ногах. Это были даже не люди, а их тени... жалкое подобие бывших солдат.

* * *

На больших деревянных дорожных указателях было написано: "Беловодск", "Старобельск". Я снова шел один, потому что любезный немецкий сержант по дороге отстал.

Наступила ночь, ветер еще больше усилился и теперь дул с тупым упорством, достойным лучшего применения. Наши лица вновь покрыли ледяные маски, причем мне показалось, что на моей физиономии эта маска плотнее, чем когда бы то ни было. (Позже Беллини сказал, что в ту ночь видел на одном из домов Беловодска термометр, который показывал минус 45 градусов по Цельсию.){23}

Еще 20 километров, если верить немцу... Через час я уже сомневался, что смогу одолеть это расстояние. И я снова вознес горячую молитву Мадонне. Только она могла помочь мне добраться до Беловодска.

На дороге действительно ждали немецкие грузовики, хотя их было немного. Они теперь ездили взад-вперед между Беловодском и деревней, где я оставил Антонини (Стрельцовка?), в которой до утра оставался немецкий гарнизон.

И ни одного итальянского грузовика.

Позже я узнал, что один из наших конвоев, подготовленный в Беловодске для перевозки выходящих из окружения солдат, был отправлен немцами куда-то в другое место.

В ту ночь, когда немецкие грузовики завершили перевозку своих солдат, они все-таки начали перевозить итальянцев. Но немецкие водители проявляли удивительное нетерпение, и те солдаты, которых не успевали погрузить на грузовики в установленные немцами сроки, оставались брошенными на снегу.

* * *

На обочинах дороги виднелись многочисленные огневые точки, но теперь без орудий. Я попробовал догадаться, для какой цели их здесь устанавливали, но не смог. Мой мозг был утомлен не меньше, чем я.

Колонна значительно уменьшилась в размерах, распавшись на маленькие, изолированные группы людей. Временами я оказывался на дороге один, ни впереди, ни сзади не было ни единой живой души.

* * *

Я увидел итальянскую санитарную машину и подошел, намереваясь попросить, чтобы меня взяли. Скорее всего, мне бы не отказали, но я подумал о людях, все еще бредущих по дороге в значительно худшем состоянии, чем я, и отошел.

Теперь дорога шла под уклон. В самом конце ее виднелись огни. Судя по всему, это был Беловодск. Но как же до него далеко! Чем дальше я шел, тем яснее понимал, что мне до города не добраться.

Плотнее закутавшись в одеяло, я шел... шел... шел... стараясь не замечать ветра. А тот словно с цепи сорвался: он яростно трепал мое одеяло, рвал полы шинели. Ни одно живое существо не может выжить в таком климате! В вечном холоде нормально себя чувствуют лишь холодные звезды, сверкающие в вышине.

И только великий Бог правит всеми нами, мириадами мерцающих звезд и холодом тоже.

* * *

Мимо меня проехали еще три немецкие машины. Я подтянулся и попробовал забраться на последнюю. Сил не хватило, и я повис, навалившись животом на борт, в то время как ноги болтались снаружи. Боль в животе оказалась настолько сильной, что пришлось отказаться от такого способа передвижения.

И снова я шел по дороге один. Меня не покидало чувство, что очень скоро я просто не смогу переставлять ноги. Тогда я тихо лягу на снег и замерзну. Но разве это справедливо? Разве такое возможно? После того как я преодолел пешком столько километров, ночи напролет спал прямо на снегу, голодал?! И теперь, когда спасение так близко, неужели я сдамся?

* * *

За три или четыре километра до Беловодска я увидел медленно едущие по дороге сани. Их тянули две едва переставляющие ноги измученные клячи. В санях были два обмороженных итальянца и какие-то ящики. Я подошел к вознице, объяснил, что я - артиллерийский офицер, и попросил освободить для меня немного места, поскольку идти больше не могу. Возница ответил, что лошади вот-вот падут от усталости и, если сани хотя бы немного догрузить, они не смогут сдвинуть их с места.

Не слушая ворчания возницы, я залез на сани, закутался в одеяло и приготовился проделать оставшийся путь на санях (предварительно пообещав хорошую плату). Через несколько минут я уже дрожал так сильно, что тряслись ящики, к которым я привалился, а громкий стук моих зубов, думаю, был слышен на много метров вокруг.

* * *

Как меня трясло!

Нам несколько раз приходилось останавливаться, поскольку груз вываливался на дорогу. Неподалеку от дороги я увидел лачугу, которую солдаты подожгли специально, чтобы согреться.

И наконец мы въехали в город. Показалась заброшенная фабрика. Возница решительно направил туда сани и въехал в раскрытые ворота. Первым делом он распряг животных. Мы вошли в замечательно мрачную и грязную комнату, где не было ни окон, ни дверей и по которой ледяной ветер гонял прутики замороженной соломы. Вероятно, где-то рядом можно было найти и теплое помещение, но я решил не требовать от жизни слишком многого.